Жизнь в искусстве

Полёт над бездной.Бездна дней,
В которых нет тебе ответа:
Где свет? И станет ли видней
Потьма, в которую одета

Промозглость одичалых вьюг,
Блеснёт мечом, лучом округа?
На камень наскочивший плуг,
Упавший конь... 
            Жить друг без друга:

Жар вдохновенья и ожог
Не могут – пламенем едины!
Свет – очи дочерна ожёг
И вторгнул в смоль волос седины.

Ни дня, ни часа. Мига нет!
Вся жизнь – в строю. Вся кровь – пролита!
Вся жизнь в искусстве – это цвет
Бинта, макает в кровь элита

Стихи стихий! Разгул теней
В подножье церкви златоглавой...
Глаза и души чуть темней...
Лавиной жизнь! И гибель лавой.

На казнь пройти поэту    

                                   Прощальным поэтам 
                                   прошедшей России посвящается.

Сегодня
  Лет осколки канут в Лету,
Покоем оглушает ночь вдвойне.
Дорогу, жизнь!  — На казнь пройти поэту,
Несущему луч солнца на спине.

Сегодня 
  Дождь идёт тысячелетний:
Роняет слёзы с кромок дней весна.
Прервите – суд, обиды, гогот, сплетни,
Взирайте смерть : засушлива, пресна!

Сегодня  
  Жмётся ночь, как инок к вере,
В Елабуге мрак спичкой разогрет.
Стон стих: на Офицерской, в Англетере;
Вторая речка не зажгла в бараках свет.

Сегодня  
    Залп! — в шинель и капли смерти 
На насыпи под Питером.  В Москве – 
Проезд Лубянский выстрел ждёт, поверьте
Не ранее полудня злой молве.

Сегодня  
  Возвратится к Гумилёву – 
Смертельно обвенчавшаяся с ним.
Вся жизнь — словам, давайте, к слову
Высоко ветви тонкие склоним!

Сегодня 
Казнь : вослед, в глаза, заочно!
Как кровь из вены — судьбы извлеку...
Слезится дождь и колокол полночный
Подвязывает капли к языку.

 2009 - 2015 

Анна Ахматова

В уставшем кресле, в сборках шали,
С предощущением потерь...
Весь вечер форточки свершали 
Вход ветра в комнату. И дверь

С одною уцелевшей створкой
Во флигель бывшего дворца,
Скрип разнося скороговоркой,
Всё жалась к дому. Нет конца,

Казалось, этой странной ночи,
Бездомной ночи, хоть кричи!
Сна не было. Так, между прочим,
Как дым от тлеющих лучин,

Душа рассвета дожидалась.
Ей ожиданье шло, к лицу!
Ей шло смертельную усталость
Не дать заметить подлецу.

В безумном каменном палаццо
Торчали тени из углов.
Ей шло рука-не-подаваться
Подёнщикам бульварных слов.
              
В уснувшем кресле слушать слякоть 
Весны. И как влачится ночь.
Поэту вечно – жить что плакать,
И вечно некому помочь!

  2010-2013 г.г.

Я покинул свою достоверность

Я покинул свою достоверность людскую —
Нынче в снах наяву, в отражениях, в бликах.
И смертельно живу, и с метелью тоскую...
Маяковского площадь, погрязшая в Бриках!

Человечище чёрный — по белому снегу,
Одинёшенек, грузен и губы в кровище,
Так размашисто сжат. По-булгаковски, «Бегу» —
Предпочтение, за' морем русских разыщет

Память сердца, к чему разговоры на кухне,
Когда всё, даже камни, — уснуло навеки?
Граммофон. Фон Барон. Эх, «дубинушкой» ухнет
По чужбине Шаляпин... Лакеи. Калеки...

Берега, берегите причальные всплески!
Эта ночь над усопшей, усохшей страною :
Век за веком, замедленно падает Ленский!
Из песка — адресов петербургских настрою.

Прогоню отрешённость, соломинку дайте,
Ухватиться, успеть к уготованной кромке!
И анданте строки, и отдайте мне Данте,
И осыпанный  осенью Осипа громкий —

Взвыв над стайкой читателей, стойкие, где вы?!
Истекающим сердцем светить, будто Данко!
И девический смех под созвездием Девы,
И всплеснувшая юбкою в танце цыганка,

И латунная тусклость часов на ладони:
На круги своя — время стареет помалу;
И бормочет строку за строкой, и долдонит
Барабанные дроби, наполнив пиалу,

Дождь Брабанта... То горче, то громче, то тише,
Говори, говорливым ручьям уподобясь,
Там озвученной древностью пышет Татищев,
Там означен Мариной в поэме автобус.

Там марина: с марлином, с мечтою и мачтой,
На которой приспущен, как флаг в день печали,
Белый парус... Поздравь, со строкой не начатой,
На которой бы в бронзе и в бозе почили —

Окаянные страхи! Пусть площадь Сенная
С декабристами — снежная пустошь пустыни!
Одинокая жизнь, стылым ветром стеная,
Однозвучно, как чай недопитый, остынет.

2019

Обильное стихотворение

из цикла "Потерянное слово"

Случились ступени:
охлёстаны водами, грянулись оземь.
Вздымалось молчанье над ставшей застывшей в поклонах травой.
Согретая звёздами, жизни прибравшая, пришлая осень.
Оставленных львов при парадных дверях ропоток роковой.

Страшась безразличия,
взором касаясь чего-то такого...
Последним надеждам давая приют и с руки прикормив
Пугливую стайку столетних минут, месяц выгнув подковой,
(1) Смотрел, как в припарке дождя достоверно рождается миф.
(2) Смотрел на лучи из созвездия Льва в гуще каменных грив.

Обильная грусть —
обронённых дождей пелена вековая.
С безудержно страстным желаньем обнять и в глаза заглянуть —
Прохожим, согнувший судьбу в три погибели, прочь ковыляя,
Вдыхал во все лёгкие обременённую временем муть.

И сердце в крови,
и птенец с высоты на свободу отпущен.
И горсточка строчек — в грязи, под ногами живущих вперёд.
Мир спал мёртвым сном, греясь спичкой зажжённую, прежнего пуще
(1) Любуясь кладбищенским великолепием горных пород.
(2) Любуясь, податливой взгляду, смиренностью твёрдых пород.

Случалось ли вам :
Ливан обходить, в Ассирии петь о фьордах
И взором прижаться к возлюбленным снам Покрова-на-Нерли?
И остановиться, как в Двадцать девятом конвейеры Форда...
Туман... Тишина...Напоённый покой... Ах, куда забрели!

Уснувшие всплески весла,
убаюканный сад, астр страсти;
С трудом  вы го ва ри ва е мая  б о г о п о д о б н а я синь.
В счастливые полутона уходящую тропку окрасьте!
(1) Из мрака виднеется, целую жизнь возвращавшийся сын.
(2) Из мрака возносится : целую жизнь возвращающий сын!

2019

Стихи о неизвестности

                                 «Миллионы убитых задёшево
                                              Протоптали тропу в пустоте..»
                                                                            Осип Мандельштам

​

Отложите – себя, нет нас более,
Позабудем свои имена!
Сноп бенгальских огней, степь Монголии –
Снам внимающим – в кровь вменена
Достоверность под ливнем и в  с у м р а к е,
Ослеплённые ночью идём.
И подобраны смыслы на  м у с о р к е,
И оставлены судьбы и дом.
Капли голоса. Гул глоссолалии.
Бормочи. Шевели языком!
В запрокинутой в древность Италии
С каждым камнем развалин знаком.
Станцы станции Дно не расписаны
Рафаэлем, с гербами состав:
По перрону – ниспосланный, списанный –
Николай. Никого не застав...

Только колокол бродит над соснами,
На века не найдя звонарей.
И огнями мелькнув папиросными,
Жизнь уходит, вдогонку, скорей!

И улыбка сквозь слёзы, и платьице,
И тьма-тьмущая ласковых рук.
И на саночках девочка катится
В белоснежную прорву разлук...

Чермный уголь Цусимы подбрасывай.
В раскалённую топку кидай:
Тяжеленный трёхдольник Некрасова
И привставший на джонках Китай.
Кислый мрак скорняка где-то в Познани,
Майский шаг царскосельских аллей;
Детским пальчиком узнанный, познанный,
Ставший краше, кромешней, теплей –
Облик странствия – вставший, как вкопанный,
На краю удивления конь!
Взмах руки, грязный флаг над окопами,
Белый свет – гладь ладонью, чуть тронь
Тишину, будто друга умолкшего,
Прикоснись и одёрни... молчи...
Почернела Цветаева в Болшево,
Потеряли от жизни ключи –
Все, кто в списках не значится, грянули,
Как в литавры, в ладоши и в бой –
В телогрейках, спрессованы в гранулы
Комья, Господи, быть бы с тобой!

Завоёваны конкистадорами :
Пыльный взгляд и разгромленный сон.
Бьёт по клавишам Дороти: «до-ре-ми»!
К небу ластится ласточек сонм.
И горит между Врубелем с Врангелем
Одинокой лампады слеза.
И латынь, осыпаясь Евангел(и)ем,
Отглаголилась русским: «Слезай,
Дальше некуда жить вам, приехали,
Выходи, Александр Колчак!»
Грохотнуло над прорубью, эхом ли,
Или стрелочник сдвинул рычаг?
И бредут эшелоны, волочатся
По заснеженным рельсам хребтов.
Краснощёкой с наганом налётчицей,
С папироскою, прорезью ртов – 
Разошлась бранью полночь, по случаю,
Цедит волглую вонь неспроста.
И висит ночь звездою колючею
Над расхристанной эрой Христа.

 Средь снегов, против ветра, контуженный
Распахнув руки в небо, бреду
Белобрысый... Рассевшейся к ужину
Артиллерии, будто в бреду,
Отдаётся приказ – с визгом бешеным
Мина, может, минует, простит?
«Пропадающий без вести» – где же мы,
Где мы все – знают ветви ракит.
Вдалеке, вся в крови, Богородица,
Крылья ангелов – в клочья, в снегу.
И укрыт звёздным небом, как водится,
Бег вперёд, и прочтёт на бегу
Кто-то в рясе, с бородкой козлиную,
«Отче наш..», относи...еже си...
И замесят кровавою глиною
Груды рёбер, давай, мороси,
Лейся снег ледяной – на погожую
Высоту, на хрустальную мглу
Тишины, жжёной, вспаханной кожею
Рук оторванных стонет в углу
Чья-то юность в груди холодеющей,
Отходящей ко сну навсегда.
Догорит в небе, в сердце, ну, где ещё,
В предрассветном удушье звезда...

   Загляделась в себя, будто в зеркало,
Ночь, с бессонницей тишь на двоих;
И вращала глазищами, зыркала,
Постаревшая, знавшая стих –
До рождения смыслов и шороха
Между младшей и старшей сестрой –
Жизнь в обнимку со смертью, и Шолохов
Омывал тихим Доном настрой
Сильных рук разрубить узел гордиев,
Пил настой отцветающих трав.
...Волочат седоков кони гордые –
Всех, кто молод был, прав и не прав...

 Неизвестный, в затылок уложенный
В котлован, иль с осколком во ржи,
Расскажи, напоследок, как схожи мы,
Как бежим босиком в миражи;
Как слезимся над книжкой потрёпанной,
Как прощаемся, дёрнув чеку;
Как крадёмся весенними тропами...
Я сейчас тихий гром навлеку
На картину, там, справа от рощицы,
Поднялась стая птиц над зарёй..
Неизвестной край тени полощется
В млечной заводи, в неге сырой.
На полу Петербурга, на пристани
Графской – пристальный взгляд и к виску
Потянулась рука, чтобы в Принстоне,
Изучив, спустя годы, тоску
Русской участи, сделали описи
В диссертациях, так, мол, и так...
И посмертных записочек прописи,
И застывшие сгустки атак;
Грудь навылет и руки с коростами,
Тусклый звон орденов пиджака,
И берлинские белые простыни,
И  кивки из фарфора божка...
Растерялись. Слегли. Миллионами.
Неизвестные... Нет вам числа...
Колокольня, упавшими звонами,
Поднялась – над дождём – проросла.

2022

***

Стареет молодость. Не срубленными встали:
Жилец квартиры, тополь у ворот.
Оглохший дождь – по выкрашенной стали,
Осипший ветер ворот вяло рвёт.

Не время – некому писать стихи! – вот рана
Моих затерянных в пространстве лет.
Народ – нет жутче, нескончаемей тирана!
Но и печалей в сердце больше нет...

И только сонм, и сон сиреней в дымке сизой – 
Оставит невесомые слова.
Легка, как пух, как мудрость сур из уст хафиза,
В пространстве слов седая голова!

март 2015

Высокая площадь
                                   Всем, навсегда утраченным Россией, посвящается...

Словно не было их,
Не звучали над ночью высокие трубы.
Умерла тишина одичалых дворцов, ополоснутых прожекторами траншей.
И пригубленный воздух столетий горчит. И повесился грубый
Окрик — в бешеном полуподвале... Смертельная жизнь!  — 
Ослепили, прогнали взашей...

Я вбираю голодные крошки в ладонь — строчки чёрствого края.
Догорающих зрелищ полны заточённые в книги стихи, не слышны никому.
Но высокая площадь, сиянием лунным наклонно играя, —
Литургию глубокого облика ночи творит! И воскресшая жизнь на кону!

Словно всё нипочём,
Я возделывал площадь распластанной речи!
Вслед за плугом моим : и литания гласных, и сомкнутый цвет голословных потерь.

Славно крылья слышны — высоту темноты набирающий кречет,
Оглашённая радость моя — взблеск последней строки
И тогда навсегда, и теперь!

Соглядатаи любящих — 
Нас, спящих в снах, извлекли, наказали :
Ждём, живьём позабытые, — мести изысканной или грозы ослепительный кнут!
Раздуваются щёки оркестра... Часы «без пяти» — на вокзале...
Преисполнена неизгладимости, замерла пустота
Отгремевших минут.

2018

Вздымая парус

Глухие дни стоят. Последние на плюшевой арене
С линялым куполом смешного шапито.
И лебединый взмах, вздымающих паденья брызг, седых стихотворений –
Охаживает – бризом средиземных утр –
московский перламутр пальто.

Разлука разметала любящих! И выколот окраин –
С глубокой смолью пустоты – зрачок.
И затерявшийся в позолочённых снах иль в оторопи лунной Каин,
И заплутавший в дебрях смысла, запропастившийся в сияньях, дурачок –

Поэт беспамятства – сшибает с веточек ранет багровый,
Зубами тянет узел тайны – сгустки лент!
Разоблачённую мороку в пальцах мнёт. И басом Маяка: «Здорово!»  –
Ядром влетая в зал – в чахоточный мирок зевак, прошляпивших момент

Р а с х о х о т а в ш е г о с я  колдовства – вдоль бубна
Скользит шаман, камлая с воем горловым!
Простоволосая в многострадальности стоит судьба стихов в Трёхпрудном.
И на руках несут, отчаливший от кромки родины, трёхтрубный дым.

Глухие сны висят. Лианами с небес спадают ливни.
Ввысь движется сырого шума пелена.
Обводы вымокших ресниц, рёв чёрного слона, нацелившего бивни...
Кровь волн разбившихся об скалы... Поэту выплаканность ливнем вменена –

В походку речи, чтоб так чувствовать – до дрожи!
Зажав в руке цвет похоронок матерей,
Солдатом падающим журавлей смотреть, летящих над страной, – дороже
Полёт зовущих стай, чем день за днём...
                Вздымайте парус в странствиях морей!

Пропал в снегах. Где, сытый голодом, дрожит пространства лепет.
И в память о падении поэта – взлёт!
И даже убиенный скульптор гор – из звонкой глины гарный воздух лепит.
В качающиеся пиалы алых маков  – расплавы талые вольёт.

2022

Цикл Тайна

1.

Благоухание крепчало и волною
Прокатывалось и, преград не находя,
Переходило в шелест сонного дождя,
Прогрохотав нешуточной войною

Над мезонином сгинувшей страны...
И все, оставшись вечеру верны,
В глубинах одинокой тишины —
Оказывались вместе, вместе с чувством
Прикосновенности, наполненной искусством,
К невыразимой, неприкаянной, великой
Успевшей тайне, зародившейся из блика,
И ставшей: блажью, дрожью, миражом...
Кочует тайно, в облике чужом.

2.

Из рассыпанного пепла,
Из рассказанного пекла,
Где Ассирия намокла,
Где уткнулся ветер в стёкла,

Проступала: сквозь портреты,
Строчки писем, бересту —
Та, которой сны согреты,
До которой дорасту

Слишком поздно, спозаранку,
Как жар-птицу ухватив,
Вызнав плакальщиц огранку
И садовников мотив,  —

Тайна вымысла предстала:
Изнутри наружу явь.
Как кристалл внутри кристалла,
Невозможное, представь:

Дети счастливы, здоровы,
Заигрались на лугах.
И пятнистые коровы,
Зычно молоко отдав,

Растянулись вдоль дороги,
Коротая Млечный путь.
И слегка хмельные боги,
Собираются макнуть

Свои кисти в даль без края,
В лунный блеск ночей своих...
Звёзды в строчки собирая,
Освещает склоны стих.

3.

Издёрганный, заглатывая смрад
Казённого, пропахшего расстрелом,
Сырого воздуха — в потоке угорелом —
Предлинный день подлунной ночи рад!

Здесь вместо рук — торчащие оглобли
Перевернувшихся в ночи телег.
И эмигрантом белым первый снег.
И города от пустоты оглохли!

Раздаренные нервы не вернуть.
Желание учить превозмогая,
Вновь зиждется Вселенная другая,
Оживших бредней взбалтывая муть.

Какой там, смысл!  — Лишь клочья слов из ваты,
Летят на пол вдоль сомкнутых гардин.
И, натирая лампу, Аладдин,
Вдруг, шепчет правду: Все мы виноваты...

Но, спешно спохватившись, об ином :
Как в двери антилопа бьёт копытом;
Как грусть сусальна в городе забытом,
Залитом — лунной ночью и вином.

Гарпун вонзают в спины китобои...
Ствол наповал охотится на львов...
И Николая князь оставил Львов...
Таранят лбами грязный стол ковбои...

Посыпались герои со стены
И скрещенные сабли, и доспехи,
И встречный каждый делает успехи,
Но тайны дней ещё не сочтены.

4.

Не царствует. Лишь в сумерках заметна,
На вздрогнувших ресницах оседая,
Не пеплом — тишиной, в которой: Этна
И Далай-лама, и прохладный лад Валдая,
И в даль взошедшая, стихает в дымке стая.

Как будто снег над только что зарытой
Душою Петербурга — падай, падай —
Подай копеечку, прохожий, брось в корыто!
Пусть бродит эхо каменной аркадой.
Пусть вороны не проворонят падаль.

Чай не допит. Ушла и не вернула :
Надежду, Осипа, осыпавшийся оспой
Двадцатый век, тяжёлый скрип баула
И сферу, оказавшуюся плоской...
И раздаёт посулы Луций Сулла!

И с барского плеча согреют груду
Валяющихся улиц, пьяных в доску.
И в обескровленной стране забуду
Об окровавленной строке, в полоску

Топорщится пиджак из Москвашвея!
И тайну слова — в проруби баграми..
Иль тайны вовсе нет!? Нагрянь на грани!
Там, скрученный руками в рог бараний,
Тюльпан в снегу, довлеет, хорошея...

2021

Я пью за последних младенцев

«Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня»
                   Осип Мандельштам

Я пью за последних младенцев, ослепших от вспышки вдали.
За то, что нам некуда деться, за радий, за роды в пыли.
За всхлипы дельфинов в лагунах, за чеховских пьес прямоту,
За всё, что сказать не смогу, но...губами схвачу на лету.

Я пью за терпение свыше под куполом цирка церквей,
За ливень по глиняной крыше, за дом, от дороги правей.
За чёрную с белым волною нагрянувшую в брызгах блажь,
За слово, которым волную, за должное, что мне воздашь,

Когда, осушив горло влагой, покинет хрусталь лёгкий брют.
Я пью там, где тень бедолагой, отбросил предательски Брут;
Где песнь стрекозы обречённой прекрасней трудов муравья!
Я пью, там где поп и учёный, небесных отцов сыновья –

Развесили простынь льняную для смотра вживую картин.
Под смех, кровью вен разлиную земной, от любви карантин!
Я пью, уместив дождик мелкий в бокал, за иное, за вас,
Участники сумрачной сделки, постигшие... в тысячный раз!

19 июля 2022 года

Светающий Трёхпрудный пуст...

                                       "Чудный дом, наш дивный дом в Трёхпрудном,
                                         Превратившийся теперь в стихи".
                                                                         Марина Цветаева

Светающий Трёхпрудный пуст — 
Замызган дочиста!
Смертельно мало наших, пусть,
Состарив отчества,

Прощальный век, устал, затих,
Со всем покончено.
Застиг рассвет врасплох, за стих —
Вся кровь, как «Отче наш…»,

С багровых губ — листва и сон,
И свет доносятся.
Покой со смертью в унисон,
Молва-доносчица

За ней, за мною по пятам,
Нам судьбы поданы
Иль участи? Я всё отдам,
Я неба подданный!

Я залпом вкрикну строки в вас —
Уравновешенных —
Всё больше в жизни, напоказ
Дни кровью взвешены!

Светающий Трёхпрудный пуст
И много снегу, да...
Приснился мне рябины куст,
Краснее некуда!

2010-2017 гг.

Письмо, которого не будет

"...горькая гибель Цветаевой, возвращение на гибель - верю - была не ошибкой измученной, втянутой в ошибку женщины, а выбором поэта. Она унесла свою слепую правду о России в вымышленную страну, в невымышленную петлю, но правдой не поступилась".
                                           Владимир Вейдле

                                                     «Я и в предсмертной икоте останусь
                                                       поэтом».
                                                                   Марина Цветаева

Ты должен знать,
Как в час последний,
Я стул и жизнь свою в передней
Взяла… И в сени отнесла…

Дрожь. Сумрак. Чиркаю три спички.
Слова рифмую по привычке: 
«Сень — Сени — Осень — Осенить…».
…Ужасно хочется заныть,

Завыть!  Но я кидаю взор  
Как бы на весь земной позор,
Что в петлю —  русского поэта
Суёт! В последний полдень лета.

Сижу, не видя ничего…
И вдруг я вспомнила его — 

Тот давний день…  
Я — на ростановском «Орлёнке»,
Стреляюсь и… Осечка. Громкий
Был щёлк курка... Письмо хотела  

Ей в машущую руку на бегу...
Там - осеклась. Здесь - не смогу...

Зрю  о т р е ш е н и е — 
Любимое моё
До обмиранья сердца слово!

В нём — распадение того,
Что уж не вместе и не нужно..

В нём замшевое «ш» наушно
Звучит. Не слыша никого.

В нём: шелест уж истлевших риз,
Шуршанье ног босых о плиты,
Лавины шум, сошедший вниз,
В нём — шёпот лёгкий пышной свиты.

Ты должен знать,
Что  в час кромешный
Я  о т р е ш а ю с ь   от себя,
Не отрекаясь! Всех? — Конечно,
Убьют. Враги. Друзья. Любя.

Ну вот и слёзы, так некстати,
Льёт жалость 
        Из предсмертных глаз.
Там, в небе, справа на кровати,
Наверно, высплюсь. В этот раз.

Ты должен знать:
Чирк! Спичка,  
            Гасни! — заслушав вусмерть соловья,
Ты выжил? — Знать,
Готовься к казни!
Крюк — от людей. Петля — твоя.

Гляди, поэт,
       Идущий мной,
Гляди! Повышенный за мной,
Поэт: как гибнет — 
Лучшее, что есть!
Как вешают любовь и честь! 

Висят в петле. Висят во мгле.
Кто ж остаётся на земле?

Всё. Ухожу. Прощай и помни — 
Поэт уходит на века.
Врыдай в них! — 
    …как свозили дровни
Поэтов, сдёрнутых с крюка​​​​​​​

Мандельштаму

                     "Сохрани мою речь навсегда..."

Настала торжественность : памяти, взгляда и голоса обнажена —
Темна беззащитная стать, как в чернила макнули.
И длится секунда, как падая, слышит расстрелянных стоны княжна,
И царствует ночь только в пору цветущих магнолий!

Сухими напейся слезами из Чистых прудов!
Мне стих Тридцать первого года — прожить бы вручную.
И пляшет духанщиком день, все чаинки продав,
И речь окунают в ангарскую прорубь ночную.

Хватающих воздух губами, зашедшихся кашлем, блаженных найди —
Ходячие тени, свершившихся лет доходяги —
В осеннюю блажь погружённые строки, у коих вся смерть впереди,
Хватили из мёрзлой бадьи веселящейся браги!

И грянулась оземь давно ненавистная весть:

Что нет таких горл на земле, чтобы выпростать свары
Ночных камнепадов, и тихо при этом учесть,
Ночных «воронков» ужасающе-тихие фары...

Свой голос остывшей буржуйки отставший запишет поэт, наготу.

И бледные тени трамваев, злой дребезг вбирая,
В моём, до костей обнажённом, в сиротском, в таком же московском году
Исчезнут под натиском солнца, в разгаре раздрая.

9.09.2020 года

Дикое мясо

          «Дошло до того, что в ремесле словесном я ценю только дикое мясо,
           только сумасшедший нарост... Вот что мне надо»
                                 Осип Мандельштам

В покинутых домах и в бездыханных весях —
Огни, одни, о дни мои, нечаянная россыпь фонарей,
Примите странника, пусть я слезами высох,
Взволнованным мирволю москворечным снам и делаюсь бодрей,

Когда царит простор и Савскою царицей
Ступает ночь, и тенью по стене крадётся аравийский лязг!
Жизнь пропадом пропала, но вернёт сторицей
Туман — остроконечнейшую шаткость шор и шалость ласк.

Минуя рык, стяжавших беспробудность клеток,
В которых миллионы лакомятся диким запахом жратвы,
Я больше не касаюсь взглядом глаз и меток
Стрелок, остановивший сердце навсегда, мы все — мертвы!

Я радостно молчу словами о великом
Высокочувственнейшем равнодушии своём, мне всё равно:
Ни жив, ни мёртв — вдрызг не причастен, поживи-ка
Вот так, узнаешь, в пальцах разотрёшь рациональное зерно!

Наклон стены иль свежее объятье спячки?
Мой славный бред свободных очертаний, бытиё мне на черта?!
В Крыму заклинивший наган в руке Землячки
И струйка крови запеклась в белогвардейском уголочке рта.

Окончательный вариант концовки стихотворения:

Нам жизнь теперь на крохотных лугах, спит горсточка, в тумане.
Поспите, могикане вы мои, пусть не справляется костёр с кромешной тьмой!
И тишина под небом. И-и в о л г а молчит. Строка обманет,
Ведя тропинкою неведомой, в цветущий мир, за горизонт мечты, д о м о-о ой...

Изначальный вариант концовки стихотворения:

Ни Запад, ни Восток уже, ни север с югом —
Не надобны! Печорина увозит вечная коляска, ээ-эй...
Саднит поэзия... И тихо станет другом
Есенин, стонет, чуть живой...И полночь стынет в сумраке полей...

В покинутых пространствах ветер, волком воя,
Оспаривает ночь у мёртвой тишины, но пустота сильней:
Лишь ты да я, да мы с тобой, нас нынче двое :
Читай, дослушай до конца до горизонта тонущих коней!

В ночь на 28 декабря 2019 года

Из цикла «Цветаева, Мандельштам, Пастернак»

О Мандельштаме (1)

Взгляд запрокинут в Рим, из рун изъят.
И топкая бездонность глаз — утопленница Майской ночи —
Анфас : из амфорных руин, из «ять»...
И зоркости, парящей в тишине, растоптанный комочек.

На тонком гребне вспенившихся губ :
Следы изведанных чудес и липкий хохот скомороха.
Небрежный тон действительности груб.
Легко становится, и вместе с тем, до слёз, до дрожи — плохо!

На выпуклых словах — слепая муть.
Спустились певчие с хоров, бредут впотьмах по вязкой пяди.
И рухнувший вглубь сердца сон вернуть
Не представляется желанным мне, простите, бога ради!

Кормилец нефов, нервов, куполов;
Длань арбалетчика в миг высвиста стрелы в нутро атаки.
Спит дворник, мебели для печки наколов...
Танцуют грозди спелых рук и ног — гарцует ритм сиртаки.

Прочищенной гортанью минарет
Бродяг на пир коленопреклонённый созывает, плача :
О том, что пусто небо, Рима нет,
О том как по′ ветру раздольные развеяны апачи!

Пасьянс разложен. Трефы. Бубна пик.
Червивой стала черва, сердцем перезревшим багровея...
Какой-то малый у дороги сник
И полоснула мысль, как бритва сквозь ухмылку брадобрея:

Никто к нам не вернётся, чернь кругом,
Сгорает ночь, объемлем мир , присядем на дорожку!
Степь ярко подожжённая врагом,
Жизнь лебединая — не навсегда и смерть — не понарошку.

О Мандельштаме (2)

Взгляд запрокинут в Рим, из глаз изъят.
На дне глазниц : триерный всплеск и звёздный пояс Ориона.
Бой сердца, словно вытрушен из лат, —
Царь Иудейский, на камнях, подле расшатанного трона.

На тонком гребне вспенившихся губ
Следы искромсанных чудес и липкий хохоток Петрушки.
Небрежный тон действительности груб
И эхо голоса об стенки бьётся в кровь — латунной кружки!

На вызревших словах — не смыта муть.
Спустились певчие с хоров, идут впотьмах домой, шаги считая.
И надо в сердце обронённый сон вернуть —
О вышитых на небе снах над тушею Индокитая.

Кормилец сытых, зодчий Покрова,
Тебе ли Грозный царь дарует жизнь, выкалывая очи,
Чтоб не построил лучше... Смерть права :
Народ, безумствуя, безмолвный зов по мостовым воло′чит.

Прочищенной гортанью минарет
Бродяг на пир коленопреклонённый созывает, плача :
О том, что пусто небо, Рима нет,
О том как по′ ветру развеяны раздольные апачи!

Непредсказуема метафора, как та,
Косая скоропись предновогодних почерков открыток,
В которых чувства через край, когда
Московский снег идёт и Петербургских радостей избыток!

К нам не вернётся время, но возьми
Щепо′ть Сахары раскалённой с ще′потью двуперстья смысла!
Столько на звёздных пастбищах возни,
Что красота — дождишком вкрадчивым — над тихой далью свисла.

2019

За то, что я в пропасть взойду

                             «За то, что я руки твои не сумел удержать»
                                                                    Осип Мандельштам

За то, что я в пропасть взойду и оставлю открытою дверь
В полночную тайну полуночной прелести сада, —
Я должен испачканный кровью души бросить бисер, поверь,
В забрызганный грязью загон, где жуют до упаду.

В блуждающих ветрах ночных рукоплещут цветами года —
В которых изящество взгляда и мысли аккордом
Последним, стихающим явлено... Явь, ты, как речь, молода
В сновиденном старчестве облика облака твёрдом.

Откуда же взяться всем взявшимся за руки вкруг всей Земли,
Когда б ты меня удержала от шага в поэты!
Колючие мётла в колодцах дворов кущи в кучи смели
И райские руки снам выдали волчьи билеты!

А ты, угасая, тащила обвисшие крылья, ждала –
Зажжённой свечи! – Я учился любить, в час по чайной...
Сусальные слёзы – московских небес пролились купала.
И падшую ночь довелось утром встретить случайно.

И стоят ли все мои строки двух выцветших крыльев твоих?!
Зачем восстаю против неба земного, скажите!
И кто-то, как будто за волосы, волоком выставит стих
Под сумрачный дождь, и умолкнет, как все, небожитель...

В распахнутый ветер окна, вместо старости, в радость шагну.
Разбился упавший полёт? Да, но даль-то какая!
Лишь парус вдоль скрежета шторма глаза провожают ко дну...
Ишь, волны грохочут об берег, в мятеж вовлекая!

18.07.22

Огромное мгновение

В приморском уголке земли,
Соседствуя с прибоем чувств, с гарцующими бликами
Фонтанов, с биением часов, сердец;
С соитием влюблённых глаз, с покинувшим алеющие губы навсегда —
Признанием, в разгаре тишины морской,
Под звёздами — уснули розы, стихла благодать.

Взгляд возлежал на лепестках и высота глубин подлунных
Ошеломляла безымянностью, в которой
Угадывалась, будто бы улыбка в уголках,
Порода, словно в дымчатом нутре опала спали
Подёрнутые дымкой лет холмы...

Вся пряжа вымысла не стоила, пожалуй,
Потраченных на чтение мгновений? —

Коснуться взглядом строк — не хитрая работа, правда?
Жизнь тщательна...И тщетна ночь без сна...

Глотком волны не утолить
Накопленную веком жажду слова.
И как оглохшая Цусима
С замедленною мощью поглотила
Мундиры с золотом умолкших русских лейтенантов,
Так ночь бескрайняя над одиноким городом моим
Жильцов своих навеки вечные
Без права переписки забрала.

Не море доносилось, но была
Уверенность в присутствии его размеренных шагов.
Безветрие. Безмолвие. Безбрачие.
Безумие. Барбадос. Барбизон...

Я ворковал, я вовлекал в раскаты моря парусники слов!
Колодезная яркость звёзд пленяла,
В просторном сумраке минуты утопали.

Упали-то как просто и легко — тут лепестки, там мысли, здесь ресницы...
Приснится, может быть, кому кромешный дождь
И пусть заглохнет всё кругом, до одури, до дрожи!

Всё заколочено, крест-накрест, тишь окрест.
А ночь, а я, вон там, с бессонницей в обнимку,
Где далеко поют, должно быть, после сенокоса,
Не различить костров, не спрятать голоса,

Останусь, скоротаю вечность... Кто здесь! —
Старик и море, просто ты — привык к разбросанным впритык к волнам —
Огням танцующей Г а в а н ы...
В а г о н ы
нескончаемо гремят вдоль машущей руки на полустанке.
Останки Родины моей. Не захороненные чувства.
Исповедальны : россыпи уснувших роз
И подвенечный шелест тишины...

2019

Сердце в снегу

                                         «Ты стол накрыл на шестерых»
                                                                                  Марина Цветаева

Эта лестница вниз.
Со ступенями вниз.
И промокшее эхо
разбившихся вдребезги криков.

Нависает карниз.
Над эпохой карниз.
И промолвленный ветер
вдоль брошенных судеб, смотри-ка!

И когда, обессилив, совсем постарев,
Разглядишь как виднеется тенью во сне,
Переживший жильцов, старый дом с мезонином,
То полночный подковообразный напев,
Там, на подступах дальних к бездомной весне,
Прикрывает ресницами явь в мире мнимом.

Это сердце в снегу.
Остывает в снегу.
И огарок мечты,
и заснеженность сердцу милее.

Ты спроси, я смогу.
Я ответить смогу —
Как искрится прекрасно,
напрасно, на красном аллея!

Этот снежный покой.
Дотянуться рукой
До свершившихся дней,
Где не знают ещё... Где счастливые дети,

Запрокинувшись, знают оттенки теней;
Вдохновенно вбирают сто тысяч огней,
Замирая на третьей от солнца планете!

Эта лестница в ночь.
Восходя, превозмочь :
Одинокое эхо шагов вдоль окрашенных стен
и приставленных к стенке трагедий.

И куда-нибудь прочь,
Вниз по лестнице, в ночь,
Чтобы беглым безумцем бузить, и о бренном
безудержно, безотлагательно бредить!

Поперёк бездны шест.
За столом — снова шесть.
Под ногой — бельевая верёвка,
струна Паганини и строки впустую.

Крыш стареющих жесть.
Отстраняющий жест.
Водружает падение,
взглядом обласканный снег,
на картину простую.

2021

Обращение к Бродскому

Поставить на крыло слова,
Иль высвободить с рук – летучий облик слова, –   
Вот то, что сблизит с памятью о вас
и что разъединит.

Поговорим, сперва,
О том, как в Питер ветер снова
Врывается, и к ржавчине магнит

Седого взгляда – к ржавым мыслям не причастен
И брода нет в окне. И Бродского. И бред
Острейших строк –  миг папиросный рвёт на части...
Косящий бег косуль приносят на обед.

Сейчас начнёт хромать размер и, будто сходня,
Я, отходя на отстояние руки

          От кромки верности словам,
                пытаясь смысл постигнуть,
                                                  варево господне,

Взвожу, впритык к вискам, калёные курки!

...Мартынова рука – с ней поравняться? –
На высоте глубоких карих глаз,
Да так, чтоб песнями высокогорных наций
Наполнились ущелья в поздний час!

Настигнуты судьбой – Печорин с Бэлой –
Надежды кончились, стоим, молчим,
Засматриваясь в звёзды ночью белой,
Угадывая призрачность причин –

Весомой неподвижности, цветущей
Громады павших в омуты лесов
В тот миг, кода в чащобах млечной гущи
Глазищи заохотившихся  сов...

Неисцелима набережных готика
От серой, водянистой, злой тоски.
В колодцах Петербурга с серым котиком
Мы ночью беглой сделались близки:
Шли по верёвкам бельевым, давно оборванным,
Заглядывали в гладкий мрак глазниц
Квартирных окон, растекались ворванью –
Ворованными радостями лиц –
По улицам, по тропам, трапам, кажется,
Искали талый лёд чужой строки,

И знали точно: если дёгтем мажется
История, то вымрут старики...

Которые с е2 на е4 в летнем зное
Годами начинали белых ход.
Гудком охрипшим над страной заноет
Бредущий в Чердынь с бредней пароход.
Отдаст концы, от пристани отчалит:
Иосиф к Осипу – завесит гостя ночь.
В кармане пиджака клочок печали,
Встречайте, провожайте наших прочь,
О, люди мира, завсегдатаи таверны,
В которой пляшут кружки на столах!
И фолиант чудес, потрёпанных наверно,
Валяется во всех пяти углах.

Когда я на руки беру строку, несу куда-то,
Когда, озвучивая майский ритм, смотрю в густой,
В туман укутанный порыв, в лучах Арбата
Ко мне приходит вечность на постой.

И разольётся «Новогоднее» по чашам –
На всех, кто в кровь – по капли по одной!
Как Б у д д а, недвижим лучей разбег по чащам,
Как б у д т о бы не мысль всему виной,
А ливень, вровень с ртами, захлебнула –
Неисчислимых горл ряды – вода
С необозримых гор и эхо гула
Промчалось сквозь ночные города.

 ...И брода нет в огнях. И Бродского. И Бреда*
В честь снов Голландии наяривает джаз.
Я душу отдал за стихи, рассвет вчерашний предал,
Чтоб звёзды вычерпать в каналах, напоказ
Пройтись вслед вам по дну Венеции, на Мойке
Отталкивать судьбу шестом от дна.
И звук перемещать, как крановщик на стройке
Ведёт стрелу... Жизнь чайками слышна!

И г о в о р батарей, от Ленинграда до Бреслау,
И в о р о г  у дверей –  в Макеевке, в Ясиноватой,
И сговор ночи майской с тучами, удавшийся на славу,
Девчонка в этажерке, в гимнастёрке, чуточку великоватой,

Из песни Евтушенко и Крылатова...
      И многое ещё, читай, проглатывай,

Смотри, во все глаза! Вот, только: «Б р о д, кому!?»
И ветер поворачивает к  Б р о д с к о м у,
Идущему по неисхоженным по крышам городам,
По бельевой верёвке над сурьмой колодца

Четырёхгранки питерской,
                     об иглы уколоться

Ослепших матерей... Я, будто орден в руки передам, –
Остывший крик: «Эй, с ветчиною б у т е р б р о д, кому!»,
Невольно в кому опрокидываясь – к Бродскому...

Куда живём, зачем всё это надо?
«Читателя, советчика, врача!» –
Извечен крик, как алый привкус яда.
Пусть, вымысел правдивый, сгоряча,
Лавируя меж публикой сонливой,
Прилаживает простынь к тишине,
Чтоб кадры: пони с выкрашенной гривой
Катает мальчика по кругу, на спине...

*Бреда – городок в Нидерландах, там проходят ежегодные джазовые фестивали

2023

Снег да вьюга и некуда деться!

                                  «Что-то всеми навек утрачено»
                                                                          Сергей Есенин

Снег да вьюга.
И некуда деться! 
Ни руки. Ни приюта. Ни зги.
Никого…
Люто ломится в сердце — 
Ночь! И снег устилает мозги.

Ночь да звёзды.
И некому даже
Распласта’нную в чёрном снегу
Мою душу согреть.  Нос не кажет 
В злую темень народ.  Не смогу

Дотянуться рукой до рассвета,
Слишком ночь,
Слишком окна темны!
Всех талантливых песенка спета,
Под шарманку у серой стены.

Стужа льнёт
К сердцу, кровь остужая,
Ошалевшая в доску пурга
Заметает —  Россия чужая! — 
Вместо той, что навек дорога.

Вихрь да темень.
И нету просвета!
При дверях уже гибель моя.
В замерзающем сердце поэта
Обезлюдевшие края.

И найдут
Бездыханное тело
Поутру – 
Ни друзья, ни враги.
Отъесенилась жизнь. Опустела.
Ни руки. Ни приюта. Ни зги.

2009-2015 г.г.

Улица Мандельштама

           «Это какая улица?  — Улица Мандельштама» 

1.

Я чту мелодию — нордический органа
Аккорд с тяжёлым приступом причала,
В нём вскрытой мидией волна погана,
Бушует мелко, чайка прокричала

Тоску промокшую нагромождённых камней.
В глубь отступает шелест жизни давней.
И снова к горлу море подкатило!
Безмолвно тонет блёклое светило.

Хронометра я слышу хромоногий
Усталый ход, ишь надорвал пружины.
Чаруюсь. И чураюсь фальши многих!
Сны на песке — волной уничтожимы.

Предвосхищаю тщету всех дерзаний.
Кровь от —  Елабуги, вплоть до — Рязани!
Куда мне вечность деть, скажите,
Временщики, я времени сожитель!

Я чту мелодику нордического соло
Расколотого молнией уклада.
Пустуют — города, молитвы, сёла!
Мне массы голой пустоты не надо.

2. 

Настольные лампы
Свой свет укороченный
Уткнули в ребячество строк роковых.
И взгляды огнями домов оторочены...
Эпоха за окнами — 
              Мастеровых.

Клокочут цеха. Заржавели окраины.
Штампуют. Зарю и сиреневый лист.
И кашель движков. И кислинка окалины.
Напрасен и безукоризненно чист

Закат в мутных стёклах — пенсне кареглазое
Блестит. Ослепительный облик ослеп!
И, как трубочист с длинным тросиком, лазает
Фонарная тень вдоль, похожей на склеп,

Распластанной тверди пространства намоклого,
Долинным умытого длинным дождём.
Под сенью скрывается взмаха Дамоклова — 
Разъятая стать! Свет в окне побеждён:

Не тьмою, не ночью — эпохой кондовою,
В которой конвейер, заклинив, гремит!
На час арендованной рыщет гондолою
Алхимия, смерть превращая в гранит.

Настольные ламы 
Сидят в позе лотоса.

К дням низменным с высшим презреньем готов!
Когда же начнут, будто лампочки, лопаться
Текучие звёзды 
         Текущих годов?!

3.

Противлюсь времени...
Иль мельниц Дон Кихота
Мне не достаточно?
Шутом елозя

Пред тронным Лиром, миром...
И была охота
Губить себя?

Лишь снег.
Лишь скрип полозьев — 

Над всем разгулом
Завывающей метели!
Жизнь не вернуть.
Смирись, душа, дичая.
Глотками обжигающего чая
Согреть тоску...
Вы искренность хотели?

Так получайте:
Не поэты победили — 
Везде. Во всех краях
Всех ипостасей, всюду!

И никаких иллюзий. Ил идиллий.
Сгребает век, как битую посуду — 

Осколки колкие
Тончайшего фарфора — 
Все таинства, все чары строк спонтанных...
И под лучистый кобальт семафора,
В который навсегда шагнула Анна,

Поэзия растает...
Слишком тонко,
Заливисто проплачет собачонка
В сквозящей ночью подворотне века.
И где-то в вышине погаснет Вега...

4.

Я взрываю, как лёд, мандельштамовской речью — 
Трёхкопеечный, узкий, бездарный мирок
Колченогих стишков! Я звездами перечу
Сотням тысяч — поэзию бросивших впрок!

Эта странная чайка в немом переулке — 
И стенанья вдоль стен, и опасна вблизи.
Как же мечется! Рыскает! Обликом гулкий
Город чистые крылья валяет в грязи.

Что за блажь?  — втиснуть вечность в прокрустово ложе
Малахольной строки — шутовское ярмо!
Завернёт — отсечённую мочку, положит
Где-то рядом — Ван Гог. И стемнеет Арно.

Пребывая на кромке заветного края,
Бездыханным ветрам подарив темноту,
С первозданным рассветом в бирюльки играя,
Щедрость жажды вмещаю в степей тесноту!

Мысль гуляет в стихе ветерком по паркету,
Обтекает рассветом размеренный бой
Полуночных напольных часов, ноту эту
Слышу длинно, как тёмного моря прибой.

Я встречаю, как гром среди неба, героя:
В закоулках ночлежек, в толпе работяг.
Спит пространство слезами, дождями сырое,
И полотнище ночи на окнах внатяг.

Спи, Двадцатый, мой век имени Мандельштама,
Твои грёзы устали от гроз и тревог!
Спи серебряным сном, спи под сенью каштана...

Я — с тобой!
       Я тебя в самом сердце сберёг. 

Маяковский. Застреленное сердце

Очумевшие от весны,
Пробудившиеся ветки лихорадит — 
Ветер! — вытер каурые стены безмолвия квёлого.
Грифельные точки в письмах проставлены. Тише, бога ради,
Просто стойте и слушайте : капли рассветного олова.

Небо ясное. На тысячи вёрст вперёд нет «города-сада», липа!
Руки отнялись — тянуть, толкать вагонетки с породою.
Либо вовсе запечатать глаза, делать вид что обойдётся всё, либо
Сердце застрелить...Тишиною отрадную порадую...

В комнатёнке —  громадный. 
                                     На полу. 
                                          Рядом жизнь, на дистанции вздоха.

Струйкой крови тянется мысль : тишь выстрелом искорёжена.
«Хорошо»  — из недр поэмы, а на гора получается  — плохо.
Кисть шевельнулась, как будто коснулась кисти Серёжиной.

Гражданин 
        не наставшей, 
                не осуществлённой страны
                                            и не возникшей

Сам расстрелял себя — за то, за «это» и за апломб фальши.
Обречённым на будущее жить? Из вздувшихся вен рикши  
Личного — извлекать кумач? И обманываться в кровь дальше?

Есть предел: одиночеству, нервам изодранным, дальше нельзя, братцы!
По'лки голодные, волчьи стаи мещан, и полки штыков.
Пешка  чёрная, лишь переименованная в ферзя, стыдно браться — 
Пешков Максим. И Маяковский пропал : вышел, и был таков. 

Я рифмую весеннюю гибель его...
Поэзия на костях! — чтоб
Каждая водосточная труба — вновь ожила гулами!
Я бы сам, выбиваясь из сил, прочь из города-ада, отволок гроб,
Выложил посмертное пристанище тенями голыми,

Лишь бы вызнал кто, догадался кто-нибудь
Какою ценою строки — 
Падают манной в рты, в миски оловянные и по'д ноги!
Чтобы выхлебали до дна лунное месиво, не были так строги,
Будни рассусоливая громадные и крохотные подвиги.

Тишина.
   Он уже там.
          И для всякого-каждого недосягаем.

Волосы слегка рассыпались. И лучи подошли к две'ри... 
Раздаётся клаксонами за окнами и пестрит жизнь попугаем.

Больше никогда — этот поэт...
            В это каждый из нас верит.

Здесь жила

" Здесь жила Анна Ахматова...»

«Здесь жила...». Прохожу. Миную.
Во всю улицу дом! Ослеп.
Понарошку живу. Иную
Надпись ждёт трёхподъездный склеп.

Делать вид — что как все, такой же,
Удаётся мне. Удавись!  —
Шёпот  в спину. Ведёт по коже
Тонким месяцем злая высь.

Поравнялось с позёмкой эхо,
Породнилась с блаженством блажь:
Взял бы с чёрного неба съехал
Снегом, звёздами! Не промажь,

Век-охотник, добей добычу,
Заалеет в снегу, замрёт!
Сумасшедший, в морозы кличу
Журавлей, искривлённый рот,

Наглотавшись седого гула,
Допромолвил строку о том,
Как пронзительно распахнула
Полночь — двери, в снегу густом!

«Здесь, живьём...». Вот какую надо
Эпитафию... Здесь живём?!
В гущу вечного снегопада,
В пропасть — окна таращит дом. 

А стихи остались...

«Милый мой, я душой устал, понимаешь, душой... У меня в душе пусто»
       (Реплика Есенина Кириллову в 1925 году)

А стихи остались.
Словно стая
Размахнула крылья вдоль зари.

И полоска вечера густая
Нежно тает,
Что ни говори.

И поёт,
И кружится,
И длится,

Ярко увядает тонкий свет.
Голосов белёсых вереница.
Не смолкает крыльями поэт!

С каждым мигом взмахи всё далече,
Всё прощальней оклик,
Всё темней...

Ранит в кровь осокою, да лечит
Душу — мягкой ветошью теней — 

Вечер нескончаемо высокий,
Краткий век и долгий миг зари.
Алый след вкруг шеи?  — От осоки!
Если спросят, так и говори. 

Hakuna Matata

Пусть горячит пунцовый пунш разноголосицы – 
Последний век моря штурмующей земли,
Когда над «ундервудом» весело проносятся
Зов фабулы и раскалённые угли.
 
Молитв обвалы, хохота края и гул клаксонов вровень с котелками,
Венчающими облик воротил заокеанского начала века!

На человека – кубометра два:
Стекла, бетона и неоновых чудес,
Обещанных в строке бегущей световой
Над головой, над головной
Пульсирующей болью, в гуще
Блуждающих, броуновских авто...

И если в рифму, то: высокий, всемогущий
Лениво сбросил в руки кёльнера пальто,
В преддверии шампанского и свинга
Из недр : саксофона и тромбона,
И в декольте выводит слоги свинка,
Чаруя зрителей, как неучей Сорбонна...

Смотри, как гордо вскинулась свеча, зашлась огнём у сердца!
В крови удары... Но похитил ветер, обнял, подхватил
Воочию воображение – тебе в ночи усесться
У тёплых изразцов, да так, чтобы настиг настил
Бездонной плоскости туманов, пропадая
В весёлой пропасти иного бытия, лететь вперёд,
Распробовав : сплочённых губ улыбка молодая
Свершает над безмолвием полёт!

И чёрно-белое сопровождение тапёром буржуа с сигарой,
И с необсохших губ слетает громко мыслей молоко.
И встреча, сквозь конвульсии фокстрота,  с могучей тягой к жизни ярой...
Расположившаяся где-то далеко – 

Младая старость – средь Атлантики, с «Агатой Кристи» и в шезлонге с пледом
На долгой палубе, омытой солнцем, звёздами, зарёй морской.
...И, вдруг, без паузы вдоль Яузы, снег, саночки, крадущиеся следом,
Скользят по кромке Копенгагена, а заодно и по Тверской... 

Смотри, как между небом и землёй, жить к смерти неохота:
Белёсый шлейф – размытый ветром смысл потерь – звучит огнём.
И кровью сдерживает гул кромешный русская пехота,
И руки вдов – цветами – кров гранитной памяти о нём :
О павшем сыне, муже, дне счастливом и обычном очень...

Но, погоди, внимающий, я главное не возвестил :
О том, как восходил костёр в ночующую в поле осень,
Бег босоногий в руки матери в избе постиг настил
Окрашенных и пригнанных досок, вдруг, бриз и бриг вдоль брега:
Сон снится спящему – как в тридевятом веке ночь плывёт
Иль колокольчик под дугой уносит душу в круговерть снегов разбега
И в небе – мёртвая петля: свершает Нестеров полёт.

Мерцает отблеск тайны плазмы в глубинах пирамид. Льёт Ориона пояс
Холодный ливень света – на тьму тысячелетнюю и даже
Глаза мальчишки пред Сикстинскою объяты светом звёзд и слышен поезд
«Москва-Сатурн»; речь Маяковского грохочет эпатажем – 

Над исполинским чревом Колизея.
И клёкот бойни нескончаемой – всё ближе, громче!
Слепой, контуженный ведёт народы кормчий,
Летят в тартарары, на смрад глазея,

Седые годы, лепестки календарей,
Смотри в глаза судьбы, останови скорей
Вращение угрюмых стрелок!
Пусть свиньям – жемчуг, век мой – мелок,

Но как пленительно сверкает небосвод,
Как тесно –  в мире страха, несвобод!
В чумном корыте, в латаной лохани – 
Хранятся сны и взвеянный стихами,
Бессмертен облик достоверности моей!
И мысли странствуют над глубиной морей...

И, руки распахнув, я преграждаю путь собою – 
Всей жизни человеческой – не сметь
Творить исчадие – отложенную смерть!

И с нежностью цветов, и с мягкостью собольей – 
С улыбкой прорываться, навсегда – 
В иные сны, в святые города,

Где вольный вьётся ветер,
Где боги – только дети...

Где горе – понарошку,
На солнечной дорожке – 

Незримая благоухает красота :
Ни победителей, ни побеждённых, ни креста...
Нет чувства времени. Нет временных людей...

 Смотри и удивляйся, молодей,
И отправляйся в путь, начни всю жизнь сначала:
Свеча глухую темень раскачала,

Шла на прорыв, до самого огарка!
Не сдохнуть в немощи, а весело и ярко
Искать – иного бога, жизнь иную...
Я белый лист мечтаний  разлиную
Для Слова – в е ч е р е л о, б ы л и  в м е с т е.
 Не зная: войн, страданий, горя, мести,
Разлук смертельных и пожизненных обманов...

В Нащокинском, из труб, из медных кранов
Шла кровь поэта и омыли лица ею...
А мы с тобой – вдоль века, по аллее – 

Идём, всему наперекор, уходим вдаль и прочь,
Встречая – сердцем пролитую ночь.

 2023

--------------------------------

"Хакуна матата" - (суахили) это фраза на суахили, означающая "без проблем" или "без забот" и "расслабься". (буквально хакуна: "нет/нет"; матата: "заботы".) В анимационном фильме 1994 года Walt Disney Animation Studios "Король лев" эта фраза получила известность на Западе в одной из самых популярных песен, в которой она переводится как "не беспокойся".

Предстояние

«На твой безумный мир
Ответ один — отказ.»
                Марина Цветаева

Мы фрагменты огромных, неведомых,
      в пламень кромешный скользнувших, уснувших п о л о т е н –
Крупный план голосов, погружённых в сфумато бескрайнего дня,
                в безмятежную блажь безымянных п о р т р е т о в.
Как немецкую девочку русский солдат –
           укрывает собой – ночь от ветра тюльпаны и взгляд в парке Treptow.
Оглашённый весенними птицами воздух
                разбуженной речи разнузданно п л о т е н.

Засвидетельствуй скоропись взмыва строки, странник века,
      всмотрись в день-деньской – на любовь, на пожары очей о п у с т е л и :
Пляски жарких ночей под фанфары стихий –
осязаемый вымысел выносил я, как птенца, спас от с м ы с л а!
И слепая, как взгляд  на пустую дорогу в осеннейший день –
тишина, приютив темноту деревень, – влагой с в и с л а...
Лишь горнист во все лёгкие ввысь будоражит покой,
       поднимая в атаку, на смерть выволакивая из п о с т е л и!

Мы – под куполом сна ждём – прорыва в весну:
                здесь во все глаза на' свечи смотрят, с г о р а я,
Молча молятся в небо, хоронят страницы из книг
и во снах стерегут красоту, вслед невзгодам и с ч а с т ь ю.
В топку речи – белёсые стропы строфы,
будто ангел ссыпает с небес обагрённые крылья, и с  ч е с т ь ю
Поддаваться влекущим ударам часов
                освещённого лампами вечности к р а я.

Запрокидывай голову в память и запропастись в миражах,
                мой товарищ по к р о м к е
Двадцать вечного века, и вниз не смотри – там сто тысяч коней,
 растерявших в полях седоков, вдоль з а к а т а.
Будто чернорубашечник книги, сжигает созвездия ночь –
                ввысь рука и рукав – он по локоть з а к а т а н...
Прячет плач – логос голос безудержной речи,
                беспечной и безукоризненно г р о м к о й.

Мы осколки разбившихся вдребезги чувств –
                адресов заколоченных - с горкою г о р с т и!
Жмётся к старости немощь, глухие удары сердец
гонит эхо вдоль сумрачных будней последней б о л ь н и ц ы.
И змеиные шёпоты стрел слышат стены,
и стенки сердечных сосудов, и стрельчатых жизней б о й н и ц ы.

Нависают над взглядом –  бездонного неба глубины – 
                                                в безумстве бесстрастные г о с т и...

2023

Русский исход

«..по чужим местам –
  Воины с котомкой!»
                Марина Цветаева (1921)

Русский исход. Для меня это не просто эвакуация из Крыма в ноябре 1920 года свыше ста сорока пяти тысяч русских душою людей: офицеров, солдат, казаков, юнкеров, гимназистов, сестёр милосердия, священников, учителей, мастеровых, крестьян и рабочих – участников белого движения – жён и детей – семей офицеров и генералов Русской Армии. Это   н а ч а л о   и с ч е з н о в е н и я   той России, которая достигла необыкновенных нравственных и художественных высот — в жизни, в культуре, в искусстве, в общении, в религии, в любви. Для меня — это исход России из пределов своей собственной естественной и непрерывной судьбы и переход в совершенно другое, более низкое, более неустойчивое, беспризорное состояние — такое, в котором обывателей (со стишками и без стишков) уже практически некому остановить, некому переубедить, урезонить, обуздать — словом и делом.

Русский исход:
Галлиполи, Лемнос, Кабакджа, Чаталджи, Бизерта.

Несмотря на запрет французских властей, Врангель прибыл в русский военный лагерь в Галлиполи перед отправкой войск на Балканы и обратившись к солдатам, юнкерам и офицерам, сказал: «Родные славянские страны широко открыли двери своих государств и приютили у себя нашу армию до тех пор, пока она не сможет возобновить борьбу с врагом Отчизны.. Спасибо вам за вашу службу, преданность, твёрдость, непоколебимость. Спасибо вам и низкий поклон».

                «..битая – в бегах
                Родина с ладонью!»
                            Марина Цветаева

1.

Высоко бьётся сердце! Не надолго.

         Ладан.
         Ласки.
         Литании.
         Ладога.

Духовые оркестры.
Родители...

Перечислить всю жизнь мне,
Хотите ли?
                                  
В две ладони – за поручень, режется...
И мерещится — рощица? Рожица!

Трупы.
Крупы.

Крупа с неба сыпется,
Помнишь снег синеглазый, из ситеца?

Трапы – тропы в нутра, в жерла горести —
Пароходные...

-Скоро ли?
-Вскорости.

Шашки в ножнах.
Шашками.
С винтовками.

Вверх иль ввысь поднялись?
Стали ловкими —

Боевые ладони горячие!
Сны — ослепли,
Сны больше не зрячие...

Высоко бьётся сердце! Горючее.
Застрелить себя?
Не было случая...

Врангель справа.*
«Ура» синеглазое.
Дым над волнами
Медленно лазает.

Главнокомандующий Русской Армией генерал-лейтенант барон Врангель объехал на катере и поприветствовал, перед самым отплытием, все корабли, находящиеся в Стрелецкой бухте на рейде Севастополя. Несмолкаемым «Ура»  встретили войска приветствие своего Командующего.

2.

Участь части — полка нашего:
Фронт – прорван, тыл – продан!
Лют люд! Век шинель изнашивал.
Мир красный обещан народам.

Ротам приказ: Насмерть пятиться, 
Семьи — детей и жён спасая!
Ярко догорает пятница.
Смерть — по пятам, да тень косая...

Ночью злой с позиций снятые
Брошены на штыки, под пули.
Мяли папироски мятые, —
Бережно табачок продули.

Участь чести. Бинт. Помните?
Лучше бы погиб, чем по сходне...
Ветер — по палубе-комнате,
Мёртвый, в рубахе исподней.

3.

Высится корма парохода, покорна.
Господи, упокой, вознеси!
Конь с рук не берёт больше корма
В шаге от выстрела, от Руси.

4.

Дом с мезонином.
Над «Чеховым», кажется,
Грустно смеются
За круглым столом.
Снега весеннего серая кашица.
Мёрзнет окраина
И поделом.

Плечи озябшие
Шалью укутаны.
Пяльцы. И пальцы
На белые клавиши.
Чёрный клубок отношений
Распутанный.

Распри.
Распутин.
Распятие...
Знали же!

Споры оглохли, застыла, как вкопана,
Музыка и тишина над окном.
Гулом предчувствий сытые допьяна,
Умерли в креслах. В доме одном.

5.

Прямо в солнце глаза мои! – настежь.
Раскалились огнём негасимым.
Что ж ты, осень, дождями-то застишь 
Русских чувств – лета, вёсны и зимы!

Вниз по стёклам слеза моя – вместе:
С юнкерами! – просвет?  — на погонах.
Отходящие части и чести.
Крымский ветер в разлуку погонит.

Прямо в небо друзья мои! – взмыли.
Низким чайкам досталась лагуна.
Вёрсты кончились — далее мили...
Всем оставшимся — взгляд Бела Куна.*

Прямо в море шаги мои! – кратки.
Чайки плакали. Люди молчали.
И метались вдоль кромки лошадки,
И в висок расстреляли печали.

*Бела Кун —  венгерский и советский коммунистический политический деятель и журналист. В ноябре 1920 года после установления в Крыму советской власти был назначен председателем Крымского ревкома. На этом посту стал организатором и активным участником массовых казней офицеров в Крыму.

6.

Суетливые сборы в дорогу:
Феодосия, Керчь и Алушта.
Сдёрнув с тумб, смёл приказы к порогу – 
Ветер.
       -Кончено всё! 
       -Да неужто?!

Рысью кони прошли Симферополь
И у самого синего моря
Долго слышался топот и тополь,
Обезумевшей коннице вторя,

Сбросив пыль и солёные листья,
Разбежался по сонной брусчатке.
Статной барыни мордочка лисья.
И чужая эпоха в зачатке.

Связка писем,  иконка, шинели,
Саквояж, топкий запах секвойи,
Сборник стройных стихов — не сумели
Мы погибнуть в России. И злое

Утро хмурое — вышло из дому,
Расскрипелись по улицам ставни.
Полем, п'о небу, будто литому,
Век прошествовал давешний-давний.

Дрожь домов. Дождь. Обрывки воззваний.
И какая-то женщина в белом...
Цвет вишнёвой судьбы дяди Вани.
Клятва верности Родине мелом...

Всё смешалось, валялось, скулило.
Не вернуть. Не вернуться. Отныне.
Берег. Ртутного у'тра белила.
И спасает расстрел от уныний.

7.

Русский исход..
Тысяч тысячи судеб!
Тыщи искромсанных шашками плеч.
Кто-то поймёт, ну а кто-то – осудит.
Мне же в степи догорающей лечь.

Русский исход – 
Из имён, из имений,
Из городов, деревень, из письма!

Нас никогда
И никто не заменит,
И не заметит, по-свойски, весьма.
 
Русский исход – 
Боевые слезищи.
Эй, обыватель, глазей, не робей!
Хлебные крошки лениво разыщет
На одиноком столе воробей.

Русский исход:
Боль и слёзы — вначале,
Ну а потом лебеда под окном.
Нас на чужбине сирени встречали.
Кровь успокоилась в сердце больном.

Русский исход.
Нет России? Другая.
Тихая полночь легла на поля.
Занавес, по сантиметру сдвигая,
Сцена пустела, как память моя...

2012-2016 г.г.

Восьмистрочия

                               «Понять пространства внутренний избыток»
                                              Осип Мандельштам

                1.

Люблю ненасытное слово,
С разбитою в кровь головой,
Упавшее, вставшее снова,
Взошедшее в вечность Москвой.
И крохотный запах жасмина
Чтоб полз милым псом во дворе...
Люблю я в стихах — гражданина,
И преданность снов детворе!

                  2.

Люблю Графской пристани хмурый,
Ноябрьский прощальный денёк.
Пусть Врангель на сходнях, понурый,
Взяв честь свою под козырёк,
Мне вкрикнет в шинель удалую — 
Вернёмся — в Россию и в Крым!
А после... — наганом балую,
Оставшись навек молодым.

                   3.

Зачерпывай воздух в ладони,
Горсть к горсти, швыряй в паруса!
Пусть штиль, путь замедленно тонет
Солёная гладь в небеса;
Так волком выть, волоком, нудно
Влачить жизнь?  — на веслах тяни
Руками кровящими —  судно
В далёкие лучшие дни!

                    4.

Смыканье смычка с конской гривой:
Елозь и касайся волос,
Да так, чтобы воздух игривый,
Вдруг, Моцарта вслух преподнёс!
Где были те звуки доселе?
А там же, где души, листва!
Мы в бричку всемирную сели — 
В Форд-Ноксе, а слезли — Литва!

                     5.

Так всё настойчивей, шершавыми шарфами
Из тишины глубокой доносясь,
Жизнь вековая, выкупав в шафране,
Свои страницы, высветила вязь — 
Магометанскую, похожую на мысли:
Извивы слитные о тайнах бытия...
Со-бытия' души дождём повисли,
Склонился век, как мальчик для битья.

                       6.

Ответь мне, Господь Всемогущий,
Доколе все боли Земли?
И долго румянились кущи — 
В ответ; и метели мели...
Дождём убаюкивал мелким
Неспешный в словах вечерок,
И персик лежал на тарелке,
Не вызревший, видимо, в срок.

                       7.

Всё соткано. Нервы — волокна,
Волосья незримых костров :
Заря заглянувшая в окна,
Вязанка берёзовых дров;
Стригущая ласточка, алый,
Как парус в рассвет ветерок...
Всесветные всё Тадж-Махалы.
Вдоль жизни. И поперёк.

                      8.

Прихлынуло. Со старых фотографий:
Шум света, подносимые ко рту
Кубинские дымки и облик графа
У нищего в Кейптаунском порту;
Скрип ног, пошла гулять губерня,
В злом кабаке октябрьской Твери;
Ход стройных стрелок колокольни Берна...
Земля просторна, что ни говори!

                        9.

Бечевник. Грузными шагами берег бродит
По утренней просолнечной воде.
Тень о'блака, как бы нащупывает броды...
Нет никого, лишь счастье. И нигде,
В лимонный миг, так не плывут, по-детски
Мотая хвостиками тихие мальки,
Как в этой, вечно вырезанной нэцкэ,
Из изумрудной плотности Оки!

                       10.

Остывшие вскинуты кубки,
Столкнулись, чуть звякнув, бока!
Взмывайте, как в небо голубки,
Мечтами; из даль-далека!
Дерзайте, вскипайте, дерзите — 
Любому, кто сузит ваш срок!
В Москве, в Петрограде, в Тельзите
Ищите величие строк!

                          11.

Величие в том, чтобы в малом
Огромность сыскать и пройти
По жизни, да с песней; финалом
Пусть станет улыбка в пути!
И в мареве, очи смыкая,
Губами одними, но смог
Бы вымолвить: Радость какая
От пройденных сердцем дорог!*

 2014

Цветаева, Мандельштам, Пастернак

Цветаева

Я скажу, как с размаха пощёчиной,
Взглядом вперясь и перстень срывая:
-Вместе с вами?  — Ещё чего!
Сад под корень, могила сырая...

Обжигайтесь, жар-птицей оставлено
Оперение! Пляс, оперетта,
Водевиль, вдосталь стали от Сталина!
Крест могильный — на что опереться.

Я от вас — за семью печатями!
Дождь на лицах идёт. И тихо так...
Я от вас — за семью печалями!
Не вернувшаяся из тех атак,

На которых  вповалку положена
Молодая свобода, с погонами!
Сердолик на ладони Волошина,
Милосердие вровень с погаными...

Может, пуговицей не оторванной,
Вниз на ниточке, следом за мною,
Жизнь повесилась, жизнь-валторна, но...
Расхлебененной дверью  заною!

За готической мыслью, горячечной —
Не угнаться, в погоне за бытом.
Будто простынь из простенькой прачечной,
НоЧКа бледная... ЧОНы забыты?

Распинаетесь и распинаете
Неустанно и  н е у м о л и м о.
Располощите и распознаете,
Проходя ослепительно мимо.

Тембр сказочника захмелевшего,
Тишь кромешная... Не спугните!
Тсс...Кикиморы обняли лешего,
Поотставшего к солнцу в зените...

О Мандельштаме (1)

Взгляд запрокинут в Рим, из рун изъят.
И топкая бездонность глаз — утопленница Майской ночи  —
Анфас : из амфорных руин, из «ять»...
И зоркости, парящей в тишине, растоптанный комочек.

На тонком гребне вспенившихся губ :
Следы изведанных чудес и липкий хохот скомороха.
Небрежный тон действительности груб.
Легко становится, и вместе с тем, до слёз, до дрожи — плохо!

На выпуклых словах — слепая муть.
Спустились певчие с хоров, бредут впотьмах по вязкой пяди.
И рухнувший вглубь сердца сон вернуть
Не представляется желанным мне, простите, бога ради!

Кормилец нефов, нервов, куполов;
Длань арбалетчика в миг высвиста стрелы в нутро атаки.
Спит дворник, мебели для печки наколов...
Танцуют грозди спелых рук и ног — гарцует ритм сиртаки.

Прочищенной гортанью минарет
Бродяг на пир коленопреклонённый созывает, плача :
О том, что пусто небо, Рима нет,
О том как по' ветру раздольные развеяны апачи!

Пасьянс разложен. Трефы. Бубна пик.
Червивой стала черва, сердцем перезревшим багровея...
Какой-то малый у дороги сник
И полоснула мысль, как бритва сквозь ухмылку брадобрея:

Никто к нам не вернётся, чернь кругом,
Сгорает ночь, объемлем мир , присядем на дорожку!
Степь ярко подожжённая врагом,
Жизнь лебединая — не навсегда и смерть — не понарошку.

О Мандельштаме (2)

Взгляд запрокинут в Рим, из глаз изъят.
На дне глазниц : триерный всплеск и звёздный пояс Ориона.
Бой сердца, словно вытрушен из лат, —
Царь Иудейский, на камнях, подле расшатанного трона.

На тонком гребне вспенившихся губ
Следы искромсанных чудес и липкий хохоток Петрушки.
Небрежный тон действительности груб
И эхо голоса об стенки бьётся в кровь — латунной кружки!

На вызревших словах — не смыта муть.
Спустились певчие с хоров, идут впотьмах домой, шаги считая.
И надо в сердце обронённый сон вернуть —
О вышитых на небе снах над тушею Индокитая.

Кормилец сытых, зодчий Покрова,
Тебе ли Грозный царь дарует жизнь, выкалывая очи,
Чтоб не построил лучше... Смерть права :
Народ, безумствуя, безмолвный зов по мостовым воло'чит.

Прочищенной гортанью минарет
Бродяг на пир коленопреклонённый созывает, плача :
О том, что пусто небо, Рима нет,
О том как по' ветру развеяны раздольные апачи!

Непредсказуема метафора, как та,
Косая скоропись предновогодних почерков открыток,
В которых чувства через край, когда
Московский снег идёт и Петербургских радостей избыток!

К нам не вернётся время, но возьми
Щепо'ть Сахары раскалённой с ще'потью двуперстья смысла!
Столько на звёздных пастбищах возни,
Что красота — дождишком вкрадчивым — над тихой далью свисла.

Над Пастернаком (1)

Что наделал с нами Семнадцатый год, Октябрь!
Калёной сталью — глубь сердец — изъёрзал, искромсал...
Смертельно ранена страна, струна, ох, табор
Пропавших в небесах имён... Огнива без кресал —

Извлечь смогли, зажглись, сгорели, та и этот,
Донашивали души на окраинах чудес.
И красной скатертью стелился новый метод —
Из кубиков слагать стихи и чуйствовавть в обрез!

С кровоподтёком переулочек. И дымо'к
Докуренных до обожжённых пальцев папирос.
И дождь подвешен к Питеру, и плакать ты мог,
Когда, как к стеклу вагона, к ладоням лбом прирос.

Речь-френч прямого покроя  — Измена, братцы!
Пусть голос, утопший в растраченном беге коней,
Умрёт! Так лучше, чем за буквальность браться,
Доканывая правдой жизнь, смерть делая больней!

Лоханью Балтика, вплотную к снам Кронштадта.
Совочком детским год прорыт в Двадцатый век —  в длину...
Одна действительность кругом! И с сердцем что-то...
Спит мир переиначенный! Утраченным вздремну.

Стать толмачом с борисоглебского на ваш?
Разжёванных кузнечиков отрыгивать птенцам!
...В бред навсегда перешли, в брод перешли Сиваш —
Махновцы, приложили штыки к разбитым сердцам!

Наискосок от разбуженной ночи стихли,
Сливаясь с неподвижностью намокших глаз моих,
В столетних липах звоны меди, ростом с Тихвин,
Стращал пространство индюком нахохлившийся стих...

Трёхпалый в перьях день, склевав все крошки
С обложки «Избранное», избранился было весь
На постоялый двор. С ленивой прытью кошки,
Валялась, сшибленная палкой с яблонь, тайны спесь.

Над Пастернаком (2)

Цветная пагода июльского разгара и раздрая...
Переверни-ка время жизни, друг, в часах песочных, лей пески!
Шершавый ветер... Пошевеливая сосны, раздирая
В кровь душу, дышит роза алая, раздаривая лепестки.

Многоугольные зверинцы — всюду, всюду!
На тошнотворных лежбищах живьём родной вовсю чужой страны
На жизнь в беспамятстве отваливают ссуду —
Нас нет на белом свете, мы давно упразднены, устранены.

Бежать нам некуда — везде одни и те же.
Есть в пряной густоте твоих, тобою неисправленных речей —
Легчайший праздник, первозданный, зыбкий, свежий;
Там легче биться умершим сердцам, полёт кромешный горячей!

Ещё есть сны у нас, воспоминанья, стансы,
Непокорённый взгляд и голос, воздымающийся в глушь пустынь.
И аромат над звонкой хрупкостью фаянса;
Крюк есть на потолке Елабуги, снесённый Англетер... - Остынь,

Не горячись, отдайся струнным всплескам ивы!  —
Я слышу голоса... Ночь закипает звёздным варевом! Молчу...
Не светочи достались — тени, тлен пугливый
И тьма, над ней, рука к руке, передают горящую свечу.

2019

Памятник на площади Гагарина

Этот дерзкий отрыв от земного — 
Взмыв над плоскостью площади! И пощадил
Вечер, ветер — мечтателя, снова
Город, грозди мерцающих паникадил,

Замер где-то внизу... Уж не властен над этим — 
В высь втянувшим титановый шлейф, неподъёмного мира поток!
Облака на полотнище ночи, свободны, как дети.
Макияж дней надменных и медленных стен, будто тушью потёк...

Он прикован к земле, в небе только отчасти,
Он, как будто бы я и как если бы ты... Он, как тысячи тысяч других.
Дожидаясь лучей, умирая от счастья,
Он взошёл на амвон высоты. И возвышенно падает стих — 

В бездну русских сердец, в пропасть тайн вековую.
Виден рыцарства блеск — кто вздымал над судьбою мечту о другом!
Другом поднятый на руки день... Как свечу восковую,
Провожают глазами полёт, но к нему — ни пешком, ни бегом...

Обронил красной конь подкову — 
            Заключённые в стены жильцы
                                             За спиной у него — такого
                                                                       Нагорожено, пляшут                                                                                                              лжецы:

                                                                    На крови, на дощатом                                                                                                помосте,
                               Каждый день, он, взлетевший, стоит.
                   Низким небом прижатые кости
И мечтаний разбившийся вид.

Он — взлетел над Москвой, сломя голову, осточертела — 
Эта скользкая пролитой кровью брусчатка веков!
...Чёрно-белую сладкую жизнь сквозь рассвет доиграет Марчелло
Мастроянни — строений струенье, игра в дураков.

На Гагаринской площади — памятник снам, из титана литого.
Нас почти поглотила земля, но смогли вознестись и
остаться смогли, навсегда!

И строка предпоследняя жмётся к последней — смертельно готова
Невозможную жизнь воспевать, падать в небо,
там так беззаветно сгорает звезда.

2019

Цикл Земля людей

1.

В глубокой комнате нет входов, только выходы –
Распахнутых дверей бездонные проёмы.
Я сделал шаг в пролом, от смерти душу выходил...
По ком мелодию колоколов прольём мы :

По всем, кто будто ты и я, исчезли дочиста –
Из взглядов в жизнь, кто в кровь разбил об двери руки!?
Подтёки слёзные – на стёклах пальцем – отчества,
Фамилии и имена – в разгул разлуки.

2.

В горнило грядущего –
                делаю шаг смелый.
С мелом в руке,
   вплотную подступив к доске:
     «Рабы – не мы?» И немы мы, как рыбы! С милой
                Мечтать бы...
                да размыты морем на песке.

3.

 Всё глубже сны. Сны на яву : как в лес дремучий,
По мхам, неспешно погружаются шаги –
В глухую тину таинства и случай
Звать былью небыль... Спой мне, помоги
Постичь – не грусть, но глушь
И тишину, в кой свет дрожит в дыму:
Всё обойму, но не пойму
Заброшенную уйму поймы
Спрягающего звуки языка.
Вдруг, выпалить, на всю обойму,
Сошествие с ума слегка...

4.

Музыка кончилась.
Песенка спета.
В страшных конвульсиях
стихла планета.

5.

 Здесь, в этом притоне земном –
Не на что, не на кого нам надеется :
Сдохнем, в одиночку или скопом,
в немощи старческой о к о л е е м!

Связанные по рукам и ногам,
стоймя в пучине белогвардейцы.
Вспыхивают в буржуйках лица,
соединённые с альбомом к л е е м.

Фельдкурат Отто Кац
Окропляет, с похмелья,
В книге, сел на матрац
с освящённым е л е е м.

- Разбираетесь  вы в поэзии?
– Еле-еле.
- Кто ж вы, батенька?
- Душа в теле.

6.

Спит тишина утраченных шагов.
Рассвет, возлюбленно весну сопровождая,
Выходит – морем сна – из берегов
И проступает – чёрная на белом – стая:
Грачи вернулись. Трогательно как
Переминаются в проталинах и птичий,
Сизой сияет, тусклый с блеском мрак
И маркий след просолнечных отличий
Души из детства от всего потом –
Так оголён, до слёз заметен и не надо
Мне будней, праздников – гортанью, ртом –
Дрожащим голосом бегу от вас, из ада
Всех человеческих деяний – прочь!
Всей кровью истекая, напрочь, прочь отсюда –
К беспечным птичкам, к бликам, в ночь,
Где плотских душ нет, не вымаливают чуда,
В очередях к иконам не стоят,
Где мясники не разрубают судьбы с маху!
Дожить до старости? - Несите яд!
Наяд ручьи несут и ветер сносит птаху –
Взвивает душу ввысь прозрачный взгляд:
На тишину, на амиантовые грани
Надежд утраченных... Жить всё подряд,
Реветь потоком ржавым в медном кране?
Нет, человечья жизнь – не для меня!

Здесь нет меня – везде, нигде, во всём, со всеми –
С зажжённым сердцем Данко – шлейф огня
И тишины глубокой колокол весенний.

Спеть звучный взмыв утраченных чудес,
Рассвет возлюбленно встречать, витать, взлетая
На вышину, ту, где качает лес
Из тёплых, топких грёз вернувшаяся стая –
Вот мой удел, удача, мой черёд
Настал – настиг мой стих настои и настилы
Несметной свежести... Взойдём, вперёд!
... Земля людей плакучей ивою грустила.

7.

    В огромной тесноте, живьём, живём и гибнем
Под гнётом зла, на подступах к весне, жизнь промелькнула ввысь.
И тьмою обдаёт, поддетый, будто бивнем,
Порывом ветра – мир безмолвный, но слова отозвались
Не болью – былью достоверности сокрытой :
Там звуки жгут иконописцы языка
И дремлют тысячами старцы над корытом
Расколотым с носка!

8.

 Мне в глаза ударяет багровая явь –
Нищих поросль рук и лодчонки ладоней плывущих –
По несметной крови, ты, предстань, ты, представь
Половодье, вглядись в нас, Господь Всемогущий!

Задыхаясь живьём в безвоздушной среде
Среди тысяч бредущих сквозь храм миллиардов,
Слышу топот...

Ну, где ж эта девочка,
                               веточка,
                                    деточка где!?

Смрад убоины, струнные песенки бардов,
И молчанье ягнят в безмятежной воде...

Гоголь-моголь и уголь и угол Ордынки, орда.
Всмятку мятые лица, стоймя города,

Как надгробия ввысь, из бетона и стали,
Холить смутность огней фонари перестали :

Твой блаженный пунктир – смысл жизни кровавой
Познаётся, вломившейся в душу, оравой!

В грязь втоптали стиха поседевшую стать –
           Вовлекут звуки в ритм,
                Волокут умирать :

Наш черёд : челюстей, черемши череда,
                господа, Г о с п о д и Б о ж е м о й, господа,
Кто здесь кормчий, кто правит сей бал, выходи,
Разрывай мёрзлый саван на мёртвой груди!

Мне в глаза ударяет багровая вонь
И шалавой, воркует ладами гармонь,
Будто пьяное зелье хлебнули сполна,
Горсть копеечных жизней смывает волна...

Захлебнутся одышкой слепые ветра.
И помои ведра и помыли с утра...
И по мере утрат,

Добираешь морщин.
    Обесцвеченный взгляд...
Обездвижив мужчин,

               доберётся снаряд –
                           докрадётся война,
                                 всё что хочет, вольна,
                                                 до тылов, до сусек...

                           Топором ржавых рук
                рубит лес дровосек.

  Мне глаза изменяют – куда здесь смотреть :
Опустела Земля. Ливня хладная плеть...

Околеть.
   Одолеть –

Свою горечь о том,
что хвалу исторгают раздробленным ртом.
И смахнув рукавом кровь с погибших детей,

Доживать будут день...
                Ливню хватит плетей,
Чтоб мокрить и хлестать
                мостовую, вдоль крыш...
               
Эту жизнь – п р е к р а т и т ь!
Эту смерть – перестать!

Ну, о ком ты смеёшься, малыш, и молчишь?

Мне в глаза бьёт лучами весна, дождались!
Только б сердцу хватило ударов отсчитывать смерти.
Удивления тень, грациозная рысь,
Хороша, пробирается к счастью, поверьте,

Есть смеющийся блеск ручейков, есть Хатынь –
На небесных весах тяжелей – слева, справа?
Я во сне на Земле – остываю, остынь
Под весенним дождём жарких мыслей отрава.

Из незрячих мы здесь,

                из глупцов,
                         из слепцов,
Схоронив вдоль судьбы – матерей и отцов –

Будто выколот взгляд,
Белый с чёрным наряд,
Все в крови, всё подряд

           Знать и в розовом реющем цвете
            Старых яблонь – в любви объясняться крылам :
                Чайка. Занавес. Знайте, в ответе
                Мы с любимой за всех вас, и смерть пополам
                На расколотой в сердце планете.

О, планида людей
С покосившейся вывеской:
«Одинокий приют одноногих страстей»,
Иль украденный свёрток с упитанной вырезкой,
Свежей струйкой – на пол,
И тоска всех мастей –

Обуяла, бывает, сгоревшую улицу имени
Мандельштама – вкруг площади Маяковского сложена
Из акропольских плит, кои, кажется, выгодно выменял
На оливковый вечер – на сон холодного отжима...

Каждый миг, уснащая шатанием речь,
Словно псу на цепи, до оскала беречь
Мне дано – смутный, брезжущий вид вдалеке –
Там, где тонет закат в облаках и в реке.

И меняется воображаемый вид,
И канат для ходьбы из ресниц как бы свит...
Вниз идёшь – под ногой – пропасть смыслов, идти,
Оступиться и падать в колодец пути –

На словах передать – смертный обжиг крыла
Всех, кто падает ввысь, кого в жизнь забрала
Эта бездна возможностей...- Кто ты, ответь! –
Только падаешь ввысь, только с золотом медь...

А внизу, как всегда: понедельник, четверг,
Кто-то взял города, кто-то душу отверг.
Нынче я – завтра он и она, после – ты,
Воздымаясь, торчат из под комьев кресты...

Как же лица просты...
        Как же души пусты.
Ох, пусти, ох, прости,
Силы нету грести...

...Нет, твёрже шаг! Уходим прочь отсюда,
Шампанского предсмертного салют!
На шестерых расставлена посуда.
И боги дождь багровый с неба льют...

Мне в глаза ударяет весенняя блажь.
Нищих поросль рук и ладони под парусом в створе
Окаянных веков, Боже, может, отдашь
Ветер скал Эвереста для входа в открытое море!

На планете людей – песня, с мартовских круч
Сходит девический хор и под занавес свежести чувства
Бог, в бирюльки играя, бессильем могуч,
Барской шубой с плеча, жизнь швыряет на откуп искусства!

Начинающим смерти – поэзия с рук,
Подходите, берите, цените!
Обрывается даль звуконосная, вдруг...
Гриб в полнеба... И вспышка в зените.

 Кто не вспыхнет – сгорит,
            Пожалеет – не умер кто –
                Все, кто останутся.

Падающие протуберанцы
посмертного танца...

Мёртвые души пойдут по грибы
С белыми шляпками, вниз, по гробы
Ходят сегодня – пустые, как взгляд...
В храмах – о каждом, над каждым – горят

Тонкие свечки, придуманный Бог
Скован кольчугой легенды, продрог,
Прячется тихо в тени нищей веры...
Белогвардейцы, стоймя офицеры,

Приданы чёрному морю баграми...

На Колыме, на Лубянке, в Баграме –
В дальних распадках, в боях под Берлином,
В мёрзлых домах и в строю журавлином –

Брезжится Бог, то стигматы, то стогны
Полные лунным сиянием, стёганы
Ливнем ночным переулки апреля.
Кровь, море крови, вниз, по аппарелям

Тёмный поток... – Ты не видишь всё это?
Тает в безмолвии голос поэта...

Только поэтому всё, потому

Что
  Утопает
      В рассветном дыму

Тысячелетняя скорбь, вдоль весны,
Я погружаюсь в глубокие сны?

Нет, не побег, но мятеж – лёд Кронштадта –
В год Двадцать первый...
               Ох, братцы, ребята,

Сколько ещё только в голос да в ночь
Можно и нужно познать, превозмочь

Крыльями рук – в пропасть камнем – когда-то
Выпадет жизнь из окошка, ребята,
Только в глубинах безбрежного сна
По-настоящему вечна весна.

2023

Bauhaus

Ничего не случается случайно. В том смысле, что жизнь — это нечто большее, чем мы можем вообразить, предположить, представить себе, даже при самом богатом воображении. Обстоятельства — это одно, это то что доступно пониманию, а вот, то что называется «провидением господним» — это явление совсем другого разряда, это совсем другой масштаб «случайностей», но это то что, зачастую, играет решающую роль в нашей судьбе, оставаясь не знакомым, это то что выходит за границы привычного «временно'го» сознания и прижизненного опыта.

Когда я, десятилетний московский мальчишка, вбежал на ступеньки крыльца двухэтажного, «облачённого в шубу» особняка, примыкающего тенистым садом к территории всемирно известного Баухауза, я, безусловно, даже представить не мог что именно факт такого соседства, много-много лет спустя, уже почти под занавес моего земного пребывания, будет иметь для моей, так и не повзрослевшей, души такое исключительно важное значение...

Помнится это был какой-то небесный день. Обыкновенно-счастливый день в разгаре Семьдесят третьего года Двадцатого века, якобы от рождества Христова.

Дессау утопал в солнечной свежести, в цветущей невесомости черепичной весны. Это был мой первый, нахлынувший всею красою благоухания, воистину «немецкий день», пространственно приближенный к человеческому взору и шагу город, расплывчатый, как-будто обрамлённый сочно-зеленоватой аурой радостного, редкостного умиротворения. Комплекс зданий Баухауза, его уникальная резонансная история, его философия и судьбы в неё вовлечённые — ничего из всего этого мне тогда, конечно, не было известно, всё это даже не ждало ещё своего трепетного часа открытия, а просто расположилось на всякий случай по соседству с судьбой и обрело достоверность только жизнь спустя — лавинообразно настало, и вместе с тем, ласково настигло мою насильно повзрослевшую мальчишескую душу спустя четыре с полтиной десятка лет...

Баухауз

Уникальное явление Двадцатого века — всемирно-известная школа архитектуры и дизайна. Это команда молодых — новаторов, энтузиастов, романтиков, гуманистов, тружеников-искателей новых подходов к созданию и обустройству будней и праздников человечества. Это воплощённое в идеи, в формы, в вещи, в материалы, в технологии и методики обучения — веяние нового, навоевавшегося и уставшего от мировой бойни времени — это своеобразное формирование «механизированного будущего ручной работы», своеобразное «рукопожатие искусства, творчества и массового производства». Чем занимался Баухауз — от истоков до наших дней — мой ответ: пространством — «внутренним во внешнем» — то есть, новым взглядом на взаимодействие пространства сознания и пространства окружающего сознание мира, на основе внедрения принципов всеохватности и утверждения высших стандартов мастерства.

Основатель Баухауза Вальтер Гропиус пишет в своей книге «Круг тотальной архитектуры»: «Баухауз утверждал на практике — равноправие всех видов творческой деятельности и их логическую взаимосвязь в современном мире. Мы руководствовались тем принципом, что дизайн является не интеллектуальным, и даже не материальным занятием, но попросту, неотъемлемой частью самой жизни, тем, в чём в цивилизованном обществе нуждается каждый. Мы намеревались пробудить творящего художника от отрешённости и вернуть его в мир повседневной реальности, в то же время, расширив и пробудив косное, почти всецело материальное сознание бизнесменов. Наше понимание фундаментального единства дизайна по отношению к жизни было диаметрально противоположено идеи искусства для искусства, и другой, ещё более опасной философии, служившей источником этой идеи, - бизнесу как самоцели... Цель Баухауза не в распространении какого бы то ни было «стиля», системы или догмы, а лишь в оказании живительного воздействия на дизайн...Мы старались сформулировать новый подход, который поможет развить творческое сознание всех участников нашего дела и который в конечном итоге приведёт к новому пониманию жизни...»

Стихотворение "Bauhaus", по замыслу автора, не рассказывает историю или содержание Баухауза, но пытается, хотя бы на мгновение, погрузить читающего в пространство сознания, которое рождает и возрождает, примыкает, проникает в идею, в настроение, в мечту о Баухаузе...

Когда, немея, воздух покидают гроздья виноградного аккорда
И совершается падение : рук в небо вскинутых и возомнивших глаз.
И уже мёртвая сияет тишина — мой, из дамасской, возглас гордый
Век окликает, уходящий в шум дождя. Пусть, напоказ

Любовь — к невиданному и не выданному на потребу будней, слову!
Её кандальный шаг, озвучивая речь, сближая с одиночеством, ведёт:
То в глушь судьбы, то в смерть белогвардейскую в охрипших подступах к Ростову,
То в серый день, в котором деревянных крыл кренится взлёт...

Восходит к солнцу сталь со стёклами, пронизана немецкой ночи речью.
И в чистом поле прирастает этажами — порыв в себя, и узнаю,
Как бы присыпанную звёздами, насквозь прошитую шальной картечью,
Мечту о счастье на земле, забытую в земном раю.

И я один из вас, на ощупь создающих восприятие иное :
Вселенной стружка обжигает : фартуки, сердца и руки славных мастеров!
В потоке сладкой патоки поверхности кофейника плывёт каноэ
И без уключины обходится заплыв во снах миров.

Оставить тени бездыханных обольщений
на дне глубоком яблока глазного,
на зо'лотом залатанной сетчатке,
на солодом залитом сне в зачатке.
И создавать поток вещей вручную.
И возлагать на тишину ночную
Надежду успокоить благородно —
Кого угодно, кого угодно...

Когда, спустя тысячелетие, оглядываюсь я, и вижу стену,
Подле которой, распластавшись, спит былое эхо сподобленных свободе дней,
Я начинаю голосом, и логосом, и лотосом строки ту тему,
В которой счастье, сгинувшие в снах, становится видней.

2021

Чтение голоса

Чёрно-белого цвета встречи
          взгляд мой слышащий услаждая,
Как с размахом серого кречет
               По-над небом парит, литая

Начинается монотонность монохромного ликом лака
          Расползаешься, вдруг, улыбкой –  губ, а хочется просто плакать.
Начитаешься : многотомность, без мелка на асфальте – мелка!

Дождик кончится, к счастью –
                на пол
                устремилась из рук тарелка...

Звуком с'осны подступают к волнам – море шёпота, море крика.
Звуконосно повелевая оркестром, дирижёр стронул нежность Грига.
Прояснит – всё о чёрных днях, глядя в точку –  белый лист – это парус с лодкой.
Вместо рук – кости  – ими с ураном тачку, кровь вскипевшая станет сладкой...

Жизнь весенняя, как проливающая свет на тьму, книга...
Фиговый листок, фиговое дерево и просто...фига.

Чёрно-белая чайка – это
Погружённые в лоно шторма ночного:
Взмахи крыльев и волны валом, надвигающиеся снова и снова...
Это впавшая в блажь планета.

Чёрно-белые мысли,
доживающие до понедельника,
в котором взгляд, вдоль ребристой многоэтажки ввысь,
ищет в деле любви – подельника.

И находит – меня и тебя без себя, и ещё кого-то!
Неужели закончилась на поэзию пропасти –  лопастей квота?

Чёрно-белая дымка окурков, втоптанных в смрад «вохры»*
Беломоро-Балтийского канала, наконец, доконала
Представление ребёнка о счастье –  перешла в охрип,
вбивающего гвоздь  в подкову двери коновала.

С добрым утром, вас,
перегороженные гидрой плотин, реки!
На столе развёрнут «Плотин»
и другие перелистываются греки.

И как галерник, невольно о воле мечтающий,
о звякающей кандалами темени трюма,
Моя строка чёрно-белая, каналья, та ещё,
прячется, не желая прозябать угрюмо!

«Weiter, weiter», – милая – «Дальше, дальше!»
Чёрной вкрапинкой в белой фальши –

Оставайся, жди, может, кто-то,
Размахав дожди по болотам,
Проблеснёт в веках, громом скатится
С гор в долины слов, в белом платьице
Разглядит её – жизнь далёкую...
Над птенцом своим клювом клёкую,
Притулив гнездо вровень с облаком
С исчезающим белым обликом...

Чёрно-белого цвета – обрушаются под ковшом
Большой медведицы, нет, экскаватора,
Где торсы червей соразмерны экватору –
Шестидесятые – да, в двадцати верстах световых
От упавшего Мандельштама в скрученных жил жмых;

От Цветаевой, свезённой в яму, левее крестов,
В тени вырванных смерчем кустов и нахлынувших багрянцем крови рябин,
Пока какой-то спокойный чтец строк снаряжает выстрелами карабин –

Кто-то из ныне живущих
          В массовом месиве гущи

Времени,
 Временные,
Ударами слов по темени,
Стараются лю- уу-бить нас, поэтов,
прежнего пуще...

Чёрным по белому прохаживается июньская ночь:
Меж хвоей и Хлоей, меж Петербургом и Ленинградом,
В которых, между Блоком и Блокадой, кажется, рада,

Не имея возможности спастись от рассудительности,
                                                                  рассудок превозмочь,
Кожица, как бы, от сгоревшего в Семнадцатом гудка –
Заводского, невского, венского слегка...

В белом платье в чёрную толпу выходит грусть
о былом грядущем, ну и пусть...

О каждом в никуда идущем – в плаще, без зонта...
Пустотою какой, погляди, занята –
   Вся исподняя сторона исповедального, казалось бы, стиха!
Ввысь рассказывай, но потихонечку стихай:
В вышине, в глубинах найденного тона...
Сколько нужно слов, какая тонна
Съедена  словесного багета?

Только в тишине покоясь, где-то:

В мареве полуденных лесов и в пышном зное луговом
И в саванне с изготовившимся львом;
И в Сорбонне, в Иерусалима иерархии подножных плит,
В чёрном дне, который белой солью сути обелит
Истовый пророк – ни до, ни после –
Не случится явь, лишь свет, вынослив,
Меж горбов пустынных кораблей,

Вновь и вновь свершится, не робей,
Зёрна зла склевавший воробей...

Чёрно-белое вращается кино –
Сны о снах, закончившись давно,
Не оставят от тебя на камне камня.
Грохнет в переулке века ставня,
Вдребезги разбив стекло окна...
Ты вперед идёшь, душа,  одна.
Никого вокруг на белом свете,
Чёрный дым гуляет по планете...
Белый пепел, белый парус, папирос
Белый дым, повиснет, как вопрос:
Ветром переполненная грива
Мчащихся к обрыву лошадей –
Жизни суть – трагедии игривой
Или горсть пожухлых желудей –
Жизнь – меж топотом и гривой?

Я вхожу в монументальность от Сикейроса Хосе Давида.
В чистом поле над Полем Сезанном – ничего ещё вам не выдал:
ни свинцовой отчётливости фото начала Двадцатого века,
ни скуластого императива флота, нацеленного жерлами в калеку;
ни огромных мускулистых рук, сгребающих жар горящих гр'удей,
Ни, тем паче, солнца круг, как зрачок, прилагающийся к Иуде!

В сердце, видишь, провёрнут ключ:
Ввысь поют цветастые фрески –
Гимн идущим! Мечтой могуч
Клич: «К оружию!», ветер резкий
Полыхает в расцвете снов
В чёрно-белом Шестьдесят пятом –
Мой художник настенных слов
Слёг в чугунном пальто, смятом...

Чёрно-белого цвета речи
         отзвучали мои и вначале
Мне казалось, что мир наш осмыслить смогу,
Что кого-то спасу, на руках сберегу –

Только б смысл был, как коврик порога для обуви грязной,
Я так думал, но голос мелодии однообразной:
Майских птиц, капель с крыши, прибоя и кранов
В днища раковин Дома, в подвалах Агранов*
На крючок спусковой ловил лай револьвера –
Нажимал ритмично, в затылок...С верой
Запевал в старой церкви убогий пастырь
И на сердце строки наложили пластырь.

И кочует тишь в мире, будто в склепе,
Где ворует мышь щёк обвисших лепет...

*В данной контексте : «ВОХРой» называли отряды военизированной охраны ( ВОХР)
*Яков Саулович Агранов (Янкель Шмаевич-Шевелевич Агранов) — руководящий сотрудник ВЧК-ГПУ-НКВД СССР, 1-й зам. председателя ОГПУ СССР — наркома НКВД СССР

2023

Продолжая Сергея Есенина

1.

Что я вспомнил о той, позабытой,
Никогда не носившей кольца?
В вороной темноте бьёт копытом
Тёплый дождь у родного крыльца.

То ли смехом её прожурчала
Тишина, то ли грезится мне?
Догорающей свечке с начала — 
Не гореть, не светиться в окне.

Так зачем же, зачем в полночь злую,
Когда брызжут дождём фонари,
Я незримо глазами целую
Золотую полоску зари!

Что я вспомнил? О том сердце, зная,
Отстучит, как вагоны в пути.
Нежный шелест цветущего мая:
Не забыть. Не вдыхать. Не найти.

2.

Колесом на чёрную дорогу
Выкатился месяц из-за гор.
Я иду вдоль поля, понемногу,
Свыкся с хладом ночи тёплый взор.

Вспоминаю жизнь свою и лица
Сгинувшие, ухает совой — 
Полночь, в пору богу помолиться,
Слёзы к горлу, чую, сам не свой:

От того, что медленной дорожкой
Так вот, шёл и шёл бы, напролёт...
Ночь, а ночь, зови меня Серёжкой,
Так меня лишь родина зовёт!

Все родные в рощах — братья, сёстры!
Выходят, в обиду не дадут.
Перевяжут кровь мне, коли востры 
Вспинные ножи!  — потомков суд.

Я иду под звёздами чуть слышно,
Ветер крик доносит петухов.
Кровь поэта, что ж, она, как вишня,
Каплями свисает со стихов.

Выкатилось красной колесницей
Солнце! Тьма осталась позади.
Ночь за ночью родина мне снится,
Сердце разрывается в груди!

3.

О строгие равнины!
О скудные хлеба!

Мы, русские, ранимы.
Кандальная ходьба — 

По всем стовёрстным трактам — 
Весёлый звон цепей.
Нас нет почти что... Так то!
И беды, как репей,

Прилипли к судьбам нищим,
Завязли в волосах.
Мы майской ночкой ищем
Соловушку в лесах.

Над нами свечкой тонкой
Колышется рассвет.
Обносит похоронкой
Почтарь дворы в обед.

И нет такого плача,
Чтоб был нам не знаком!
Ручей с лучом, судача
Прозрачным вечерком,

О русой, русской, свойской
Кручине говор их;
О том, как ханы с войском
Жгли стрелами святых!

Просторная теснина
Свинцовых облаков!
Страна моя — теснима
Ватагой дураков — 

К обрыву горной кручи!
Всё ближе край камней...
Всё грозней зов тягучий
Осёдланных коней! 

 2015

Я летел на коне

Я летел на коне,
По-над городом, крыши держали
Невесомую полночь, докуривал трубку камин.
И стихи из распахнутой бездны окна, и скрижали
Обедневших на росчерки стен. И аминь.

Оглянулся я в даль,
В непроглядные всплески наитий,
В невозвратную прелесть укрытых дождями лугов.
- Свет померкшей звезды
На пороге рассвета найдите,
Разлучитесь с пространством прямых чёрно-белых углов! —

Я промолвил на весь небосклон,
Ветром тьму оглашая.
Ночь вскипала под мчавшимся в гущу событий конём.
Неразгаданная, предстоящая и пребольшая —
Жизнь глядела в меня : корм с руки, лань, вспугнули, вспугнём?

Я лелеял лиловые линии, ливня лианы
Ниспадали с померкшего неба, влачились слегка.
Литургия. Лоренцо. Лапландия. Лавры Ливана...
Я подбрасывал в топку слова, я валял дурака!

Я витал над землёй,
Над злосчастием трагикомедий.
Расшатали покой облачённые в ночь звонари.
Оловянное эхо рассыпало пригоршни меди
В закоулках столетий, эй, дворник, поди собери!

Промелькнули внизу:
Осень, ясени, ялики... Яви —
Недостаточно мне, мне подобия правд подавай!
Утопал в красоте Петербург, на краю спал Рейкьявик,
Гельсингфорс разрезал на куски темноты каравай...

И рукою до звёзд,
И слеза по щеке, и всё выше
Я летел на коне в нескончаемом небе своём.
Падал медленный дождь с многократно коричневой крыши.
Приютил высоту ублаженный зарёй окоём.*

Цикл Апрель

1.

Сорока сороков проплывающих маковок –
Караван, с рукавов,
     Как всегда одинаково,
Начинает портрет дымной прелести парковой –
          предрассветный апрель.
                И сорокою каркала

Тишина по утру,
Во дворах припаркована...
Я ладонью сотру
Свет созвездия Овна
На оконном стекле,
Плоскость взвизгнет стекольная...

-Это Па де Кале
Или пустошь окольная?

 ...А в доходном дому,
Помню, коврик с галошами...
Я сегодня дойму
Грусть словами хорошими:

Вот повальный апрель, вот пасхальные обыски.
Баржей, севшей на мель, память, ржавые отблески:

С позолотою стать, век Серебряный с месяцем –
В детской книжке листать и серёжкою свеситься,

И с дождинкой сморгнуть   – свет далёкого Овна...
С подноготною суть льдом шампанского скована.

2.

Балдахины над песками.
Своды Мюр и Мерилиза.
Пусть, дождливо, но пускай мне
Снится в Ницце как прилизан
Облик ночи, мостовою
Наставала тьма  и эхо
Длилось, с визой гостевою
Я в полночный город въехал.
Птиц прочищенные зобы
Будто заперты, молчали.
Цокот. Цоколи. Особый
Вкус приспущенной печали –
Предлагал пирог воздушный.
Я хватил и, утопая
В топкой рыхлости подушек,
Ехал, песенка слепая,
Ночь нащупывала тактом,
Звуком темень наделяла.
Я играю с вами, так-то!
Сдёрнув шторы-одеяла
С окон Мюр и Мерилиза,
Балдахины смыв с бархана...
Сон, как соль, косулей слизан
С корки, в кадре бездыханном.

3.

Упирается в ветер стекло лобовое,
Шелестит, где-то в Среднем Уэльсе, авто...
И в перчатке рука, и слегка болевое
Рычага отклонение... Смехом, зато,

Окатила цветущий ранет придорожный
В шляпке, в дымке сиреневой, в ветре с каймой.
Миг надкусан, распался легчайшим пирожным.
Завихрился отчасти, от счастья немой –

Восходящий апрель, расцветилось адажио
Распростёртой долины и волны цветов
Подступили к дороге...Цвет мнится и даже
К несказанному миру с восторгом готов :

Нету стен у пространства, у времени – стрелок.
Силуэт на раскрытой странице в manteau.
Шум дождя с переполненных льётся тарелок.
Шелестит, где-то в мокром Уэльсе, авто...

4.

Усеянные черепицей крыши Веймара, в котором
Чтит Вальтер Гропиус стеклянных стен простор.
Широкий взгляд проходит узким коридором.
И речь рукой Кандинского, и мысль во весь опор!

Жнёт солнце тени в недрах Баухауза в разгаре эры
Причин – бездействуя, творить творцов разрешено.
Всласть спит под шубами – Дессау – бликов облик ликом серый,
И белых с чайкой строк сухое слышится вино...

Под звёздным куполом, в развешанном на веточках апреле
Два метеора плюхнутся в бокалы, грянет тост:
- За шум дождя! Чтобы скорее все надежды надоели
И Джим на счастье лапу подавал, поджавши хвост!

Мир, канув в сон, предстанет вещью неизведанной доселе :

Оживший сгусток крови –
   чувств комок и брод в огне!

Клочок судьбы на каменном полу – на Марсе ли, в  Марселе?

И померещившийся, с померанцем, свет в окне.

Изогнутые трубки кресел, чайник нас оставил с носом,
Когда упала выпуклая быль в зеркальный бок.
И к счастью, не осталось мест под солнцем в косном мире, сносном,
В котором властвует торговец жизнью, смертный Бог.

5.

Не выковать мне подвенечный звон.
И голосом горящим – море впечатлений
В ночь не зажечь – не будет маяка,

Но вспугнутые взвеяны олени
И надо, чтобы мысль была легка,

Как эта стайка, столько...стойко... с толикою грусти
Счастливые, мы крепко-накрепко с тобою обнялись

С восторгом осязая как распустит,
Расправит крылышки тюльпан... Взгляд холит высь:

Витанье в невесомости – в награду
За лёгкость веры, за влюблённость в каждый миг!
Вдруг, благость, вечных три секунды кряду,
Обстигла* облик, к облаку приник
Объёмный свет объятого такого
Алькова, аленький алеет шаг аллей.
И с колокольчиком, вдруг, тронешь дверь, с подковой,
На счастье, призрачное, брезжит, одолей –

В себе, внутри – химерный ритм разлуки :

Ни поступь барабанщиков, ни плаха с топором –
                не царствуют, не правят бренных бал!

Вот, крылья бабочки, взяв солнце на поруки,
Несут лучи, листают свежесть, чтобы спал
Весёлый город человечков, домик к дому:
Куртинки крокусов, в картинках акварель,
Словарь Брокгауза, Ефрона, томик к тому...
И устилающий дождём траву апрель.

*неологизм Пастернака, в значении обволакивать, опоясывать

6.

В двух шагах мир людей от войны Мировой.
Термоядерный пепел вовсю громоздится!
Но апрель, наш последний апрель над Москвой –
Столько ласки и ластятся к ласточкам лица.

В кабинете у Бродского брода в огне
Не допросишься нынче – там тихо и просто.
Мрак. Шагал Марк. Шагаю в строке к Шаганэ...
И Васильевский – острым мерещится остров.

Чу, чужие глаза – липнет взгляд чужаков:
К деревцам и к трём сёстрам в обнимку, вдоль пьесы.
И качают  серванты цейлонских божков,
И встряхнут на ладони – таланты и песо!
 
В двух шагах от людей – мир, которого нет
Ни на карте, ни в снах, лишь пунктиром, намёком,
Проговариваясь, тронет струны поэт
В заповедной строке,  в дальнем сердце далёком.

7.

О, апрель, мой теплеющий хор распалившихся птиц!
Переулок ночей, замирающих ниц –

Павших – всем своим воздухом, свежестью дикой –
В тишину, прикорнувшую, там, на бульваре,
Где в котлах жизнь с лавровыми листьями варит
Состоявшийся будущий день... -Тихо тикай,

Ночь апрельская, ходики сняв со стены городской,
Пробуждай меня ввысь, и с весёлой тоской
За собою таскай... Стану трёхгодовалым:
- Где вы, взгляды морские? На воле! Навалом

Предвкушения чуда – за тем поворотом направо :
Там с колоннами сад, там без стёкол оправа,
Под шагами, валяется, втоптана в век,
Со стихами её обронил человек...

О, атлас парусов – дивный выход «Секрета»
На простор всех морей, самый полный вперёд!
Меж рассыпанных тыкв – звон хрустальный – карета,
Может быть, подождёт ещё миг, заберёт :
В даль и в высь... И Ассоль  к кромке чуда, чудная,
С риском впасть в состояние птицы в ночи,
Подступает, я медлю, судьбу пеленая
В мягкий облик апреля... Кричи не кричи,
Не найти мне просвет в разразившемся шквале,
В кровь разбита о камни мечта, но опять
Поднимаюсь, над ветром, ты помни как звали
Эту алую душу, живущую вспять!

2023

Черновики

Поэма «Превозможение»

Фронтоны музеев и фронт Мировой,
И франтом по мокрой от слёз мостовой –
Пройтись...

Под куполом храма
припрятана высь.
И мягко ступает сомнения рысь...

И кто бы, вослед бы кивнул головой,
Мол, верно идёшь по траве луговой...

Мне мнится рассветная Ницца.
Забыть бы, не знать бы, забыться
Захваченным, заполонённым, запрошенным всуе,
Озябшими – на запотевшем в заброшенном, денно и нощно рисуя,
Старея в надеждах и ежесекундно рискуя

Остаться один на один –
С прозрачнейшим холодом тающих льдин,
Когда потонула в любви благодать –
И можешь, – но некому...

Никому не сказать – насколько же
некому, некому, некому всё передать!

Закончилась осень, как будто молебен под сводами
                отштукатуренных взглядов летящих фигур.

Закончилось время.

И русская тройка,
         под сводами века,
                вздымая, набат бубенцов под дугой, на опилках арен
                         начинает конкур!

А ночь, отвлекая от сна,
               вовлекая – в лошадок раскаченных круговорот,
Кружит карусель повзрослевших детей,
                кичится весельем? Нет, наоборот,

Вмещает всех нас в пустоту скоростей,

Встречая –  распахнутой дверью,
              Возлюбленной птахами трелью –

Непрошенных и неизбежных гостей...

Горлом не сдавшимся – нездешнее – п'од ноги рыл!  –
Чинно преграды чинить, чтобы вниз воспарил
Сокол над плоскостью чёрного смрада, безумной дотла,
Смачно-зелёной, чугунной, пупырчатой взвеси котла :

Варево грязное, потные лбы поварих –
Превозмогает – отяжелевшим половником стих!

Кровоточащие дёсны. Щербатые рты.
Солнцем объятые сосны – изъяты, пусты –

На белоснежность – курганы засыпанных строк.
О, помещённый в квадрат цвета чёрного, строг
Взгляд, отстранившийся насмерть от плоскости глаз!
Только бы мне не успеть, в нескончаемый раз,
К тихому пеплу на головы, к кожице с рук...
Вещи зловеще мочат об исчадье разлук.

В кровь – кулаки и ладони – об Небо! – закрыт
Выход и Вход. Только трещины старых корыт.

Кости, морщины : сидят старики и старухи,
Мёртвая рыбка из золота, день черноухий –

Выследил чайку взлетевшую камнем;
Двери хлобыщут в покинутом, давнем

Городе-саде, где свищет, оглохший от горя,
Ветер – нахлынул – в отхлынувшем облике моря.

Что же осталось? – Багровая, с кровоподтёком заря.
Пайка блокадная, голодом сытые – зря!?
Чердынь. Елабуга. Чёрная речка. Воронеж.
Где, современник, судьбу свою – ты похоронишь?

Взморье скрипит в раскачавшихся соснах.
Дым над Россией – вдали – папиросный.
Волны разбили – мечты или мачты, иль то и другое?
Всё обрели, растеряв на пути в никуда, дорогое...

Музеев фронтоны и портики древней Эллады.
Баллады хранят рукописные чувства и почерк на глади базальта –
Дрожит на экране в момент вознесенья доклада
О там, как бушуют века в камнях дивного острова Мальта;

О том, как вдоль острова Бродского шествуют невские волны
И в прошлое крик капитана восходит: «Давай, самый полный!».

Пустая стоит тишина.
Кончен бал.

Лишь чугунные ядра из жерла народа –
Пробоины с кровью и чёрные шторы
на окнах Искусства, на родах.

И шествует дождь, вперемешку со снегом, слезами и мглою.
Я дверь, что ладонями в кровь, распахну
в сотворяемый превозможением мир,
не закрою.

---------------------------------- 

***

Здесь захлебнулись мысли стеарином –
Пространство оплывает, как свеча,
В каком-то  мареве, необоримом,
Как шёпот вскачь, как ругань сгоряча.

Здесь лязг засовов, колкие ограды
И пепел папирос на пиджаке.
Здесь грозди звёзд срывает виноградарь
И тянут неводы в ночной реке.

Влачится шёпот губ – крамольным гулом
Набита грудь – душа измождена!
Огни в ночи, как бы на теле голом
Мерцают боевые ордена.

Здесь моложавость старости. И старый
С землёю сравнивают дом, смотри,
Как водит ветер облаков отары...
Здесь мир снаружи, созданный внутри.

Из стен обрушенных воздвигнуть древний
Глубокий, беспробудный сон очей:
Здесь тишина покинутой деревни,
И черный снег вернувшихся грачей;

И долог холод царственного града,
Где голод – на прорыв блокадных уз!
Здесь грозди звёзд сличает виноградарь
С мерцающими неводами уст,

З а п о л о н и в ш и м и  – смерть – жизнью стойкой:
Как стих Берггольц эфир дрожащих дрём,
Как дни весенние, вернувшиеся стайкой...
Здесь крошки со стола в ладонь берём!

И, воплощаясь в ветры вековые,
Воздвигнув взгляды в небо навсегда,
Здесь вспоминают, будто бы впервые
Потерянные судьбы  и года.

2022

Попытка вымысла

Когда-то давно воображаемый мир был естественным обиталищем художника слова, вместилищем его души. Многие сегодня годны для проповеди человеколюбия, но не для той совсем иначе рождающейся любви к человеку. без которой нет подлинного творчества. Трудность в передачи художественного вымысла поэзии не в том, чтобы найти себя, но в том, чтобы себя потерять и тем самым выразить себя в искусстве. Этой работой я пытаюсь воссоздать волшебство вымысла. Высказывается правда, но та правда жизни, с которой имеет дело искусство, которая вообще не высказываема иначе, как в преломлении, в иносказании. в вымысле...

Взгляд – выпал из окна:
На плоскости чужого понедельника примят
Январский прошлогодний снег.

Прямоходячий современствует примат,
Булгаковский распахнут «Бег».
Взгляд выдал что одна –

На чёрно-белом свете, в дне любом –
Душа, ей больше некуда идти!
Узор морозного стекла заставлен лбом
И две прямые рельсов Лобачевского сошлись,
Горизонталь меняя на заснеженную высь,
В чернильной точке пешего пути.

И с совлечённую с ресниц  дремотой,
И с необузданной привычкою витать
В лагунах облаков – в которой? – в сотой
Реальности парить, смакуя благодать, –
Доступна радость выхода из плена
Тяжёлых чисел отрывных календарей
Дешёвых будней...

Мандолина,
        Магдалена...

Подушка с одеялом – Сон, спаси скорей:

От сколов лиц, с гримасой счастья ртов,
От Гамельна с той дудочкой над серой
Судьбой, где в смерти выживать готов
Лудильщик чувств с подмоченною верой!

Взгляд –  путь в горнило бездны продолжал:

Листвой придавлен век опавшей –
Споткнулся выживший об павших –

Двадцатый, наш, с горючей горсткой строчек:
Там Коба проворачивал кинжал
В кровавом месиве груди,
Там безысходность впереди
И кровь застирана, и тихий очерк –

Углём на высоте длины обведена
Жизнь и судьба – простёрта даль портрета:
И абрис горя, и просторная стена
Мгновенным солнцем зеркальца согрета...

Жизнь знать – на высоте орлиной,
Раскалывая дум гранит :
                Остроконечный вес марлина,
                Старик и море... чувств манит :

В солёный ветер солнечной Эллады,
В кромешный лязг времён по мостовой,
В Гомера паруса вглубь «Илиады»,
В гул, выкованный в ночь – мастеровой
Могучей дланью песенника Трои,
Ударом с раскалённого плеча,
С размаху – купол жизни перестроит
И выдумает счастье сгоряча!

 ...Качает крыльями над маревом, над дельтой Нила,
Вращает лопастью винта тысячелетний дождь над Индостаном –
 Пилотом неба, кем себя, душа, ты возомнила?
И в нескончаемом, старомосковском поиске, и в неустанном

Отсутствии – вольготно пребывать – во всём и всюду,
И со слезами поднимать вчерашних снов разбитую посуду,
И знать, не зная ничего, что тишина повсюду...

 О, взгляд, наполненный слезами...
Здесь о Ван Гоге, о Сезанне...
Здесь пятый угол осязаний –

Прикосновений – к лунной прелести полуночи младой,
В которой век, заросший лебедой,
Тропинкой к озеру ведёт – с подлунной песней  круговою,
С сияньем глаз, с полынь травою
Тьмы чародейной – няня, на ночь, у постели...
А за окном : вдруг, голосами опустели
Леса – на всём пространстве детства, где – под Кинешмой?
-Поэт, покоя, волшебства ещё подкинешь мне!

 Покой...

Давай найдём покой, ну, скажем,
В тот день, когда в блокадном Ленинграде,
Не обессудьте, бога ради,
В студёной комнате был важен
Мой первый шаг – заставить шевельнуться ноги
Навстречу голоду, один из многих
Во тьме покойной сделанных шагов...
И саночки вдоль невских берегов,
И голосом Берггольц объятый чёрный круг...
Покой..ник – снегом – с головы до рук...

Покой.
       По койкам.
                Покорми.
                         Поколебима

Любая правда, кроме взгляда вдаль и ввысь.
Пока любим живёшь, пока любима!
И колоколом дни отозвались –

На Невском, на Светланской, на Волхонке,
На перекрёстке улиц: Мандельштама и Цветаевой –
Сияет ночь, как одеянье на вакханке,
Непостижим холёный вызов жизни, все цвета его!

А за заснеженным окном – светает ночь.
Пустынна улица – пустующий молчит Акрополь ввысь, восходит вдаль.
В начале третьего, в начале Третьего тысячелетия «Стендаль»
Из рук на пол упал. И сон уводит прочь...
Как поводырь слепца, точь в точь.

 Стареет день,
                но взгляд, летящий вдоль Страстного,

Объемлет сонм шагов и судеб...
И пусть нас современник судит,
Но  в ы г о в о р и т ь  страсти, снова,
Облечь бульвар в младое Слово,
Пока кромешная основа
Слепого провиденья не затмит
Бульварностью – прекрасный вид
Порывов сердца, добрых глаз,
Успеть сказать, в полночный раз
О том, как в смутном ливне фонарей
Старела молодость мечты...

Айда, быстрей,

В родную бездну удивленья пред громадой
Вручную созданных нерукотворных очагов,
Поверх мещан, морщин, армады
Добропорядочных врагов, –

Вперёд и ввысь! – к единственным из многих
Героям будничным и будням от сохи,
В которых Сын, врагам омывши ноги,
Зрит подвиг будущий сквозь прошлого грехи...

Великое безмолвие свершая:
Померкший свет окна, беспамятство строки;
Ферзя фигура в парке, пребольшая,
Лежит, ушли к вечерне тайной старики.
Любимых схоронив, идут остатки
К останкам завтрака на столике в углу.
И толика тоски, и взятки гладки
С лучей, прорвавшихся сквозь сомкнутую мглу, –

Величественных тайн не разрушая,
Лишь высвободив почерк для нутра
Раздольных фабул, собиратель урожая –
Тенистой смуты – с ночи до утра

Перебирает в пальцах, будто чётки,
Рубины звёзд, мерцания, мелки,
Рисуя под шагами грузной тётки
Округлых фраз прямые уголки...

Скажи мне, мой читатель, друг далёкий,
Прошло полвека с той поры, когда
Явились строки, сколько подоплёки
Забрали промелькнувшие года,
Скажи: там есть ещё средь вас такие,
Кто тихо смотрит, взгляд роняя в ночь,
Иль тычет в шар земной подручным кием,
Не ведая что делать, как помочь

Живущим в смерть, сиротам годовалым,
Мальчишкам и девчонкам без чудес?
И скольких жизнь в искусстве миновала...

Ладони к сердцу.
         Времени в обрез!

Я знаю только сон: над мысом Горна шумные раскаты
Разбившихся последних волн – скалистый грохот чар –
Спасающий виток воображения, глоток Сократа...

Анкор.
     Антракт.
           Армагеддон.
                                       Артек.
                                                Арго.
                                                       Анчар...

Остывший пепел на плече. Пиджак измятый.
Лежу и вскакиваю. Встав, готовлюсь лечь.
Сушь стёртых слёз, как будто чай застрял из мяты
В гортани, пепел сыплется на город с плеч.

Меня и нищенки подруги – нас будит свет,
Нас будто нет, мы – нетто брутто вещих дней,
Мы – ваших дело рук, и бедность, став бедней,
Богата на удары об′ стол, коих нет...

Одышка. Сердца окровавленный насос
                С усилием могильщика глубоким
                        Последнюю вычерпывает кровь,

Со дна души сгребая сгустки чёрной сути –
На поколения вперёд задавший ритм нервозный
Для избиения, для умирания не сразу,
А день за днём, смерть констатируя помалу,

Как будто так и надо,
         Как утро будет Надю...

Для каждого найдётся свой Воронеж,
Кто пишет на столетие вперёд...
И с серым гамом царствуют вороны
Над падалью, ату его, ату!

А ну, дружок, напой мне гимны строк, напомни
Тот день, когда ещё был взвеян парус, близок гул погони:
Лань ускользала от охотников, к жаровне
Ещё влачили только – мясо дней и, не сгорев, погоны

С белогвардейских плеч, на дне костра л е ж а л и...
Читай, взывай, взмывай, смывай слезами текст скрижалей Бога!
То что хотели мы, что столько лет ж е л а л и –
Жалели что – всё забрала себе дорога  –

Идущего вдоль смысла, песенного взгляда
Прощальный путь. И одиночество до самых до окраин.
Лоза, подкрасившего воду винограда.
И Авеля убивший и любивший Бога – в каждом Каин –

Остались, будто дни календаря
Непрожитые, прожитые зря...
Жизнь стала смертью
 На исходе декабря...

Взгляд – так бы длил и длил –
Над крестовиною молитв, над вороною мглой могил,
Но зарождается из недр темноты –

Свежайший ветер,
           Дрогнули кусты,   
              Качнулись голосами птиц
                Весенние зимою ветки;

Прошла секунда.
Отзыв редкий –

Вдали проследовал гудок,
Стальная рельсов глубина
Отозвалась и стихла вскоре.
На покосившемся заборе
Март – задержался, различим...

Возникли тысячи причин
Бежать с улыбкою, остаться, подойти
Вплотную к воздуху пространства, на пути

Мерещилось огромное пятно, наверно, это вторник
Готовится вступить в права иль дворник
В Обуховском готовит переулке
Проход к дверям, мотор вращает втулки,
Дрожит капотом чудное авто.
И Шариков с подножки,  вдруг, в пальто
Из пахнущей котами мёрзлой кожи,
И ломит в дверь,
А с ним... чужие рожи...

Пропал наш дом, наш век и жизнь пропала
Не навсегда. Навек.  И то не мало...
А что там, что там впереди...

Знать не дано,
    Знать, не в кино,
           Знать – не хочу,

Ссыпая пепел
К левому плечу....

 2023

Дом Рождения

Наброски к небожительству

1.

Поизносившие тяжёлые платки
Послевоенной, без вести пропавшей,
В цвет похоронок – скорби, вопреки
Застольной стопке, порохом пропахшей,
Мои глаза – на руки жён, сестёр и матерей
Устремлены, до слёз припрятанные дымом.
Лишь об одном прошу: - Шестидесятые, скорей,
Век подхватите, душу мальчика – Вадимом
Пусть нарекут, добавьте луч к лучам
Уже проснувшегося дня в Подколокольном!
С волос съезжая, льном ли льнут к плечам,
К печам, к летящим с плачем журавлям над Кёльном,
Руками сдёрнуты с души, волочатся платки
Заголосившей скорби, со звездою к обелиску
Вплотную тень... И третий тост молчит, и высоки
Шаги, осокою располосованные низко.

2.

Мой Дом Рождения, в двух папиросах от неё,
От выцветшего цвета глаз Цветаевой, от скарба скорби.
Растасканное по Сен-Женевьев... суде'б жнивьё
И Двадцать первый век-старик стоит и спину горбит,

Прижавшись к стенке, больше некому и не в ком жить –
Эпоха кончилась.  Как прежде, «Аннушка», ход набирая споро,
Грохочет вдаль... Сапожником, до блеска, – «вечный жид» –
Начистит ночь, улыбкой осеняя осень спора.

Как заплутали тени в пыльной плотности гардин!
На волнах крепа раскачалось солнце заново живущих.
И в наваждении в глаза вбегающих картин –
Одна Сикстинская – сквозь Сан-Суси, сквозь облик всемогущий –

Приправленного смертью Бога, иже с ним, – летит,
Уносит мальчика, шагнувшего в неё, в Семьдесят третьем –
В великолепный мир, в воздухоносный холод плит
Моста, раскинувшегося между доступным днём и этим

Вечнозелёным сном...
                И, вдруг, встал табурет в сенях:
Над головою крюк, вокруг – круг почитательниц – дурищи
Всех поколений, на коленях... Свозят на санях
Цветы к Цветаевой... Освистывает ветер пряди, свищет...

Ввысь пролегла черта – её уже не перейти...
В пыль полегли мы все. Стал Дом Рождения чудес бездомным!
 Цветы разбросаны по луговинам, вдоль пути.
И выплавляют чугунину чувств раззявленные домны.

3.

Кому-то нужно было это –
Поэта изваять : из мальчика, бегущего под визг трамвайных тормозов...
Успевший, перехваченный отцом в раскатах лета...
Всё начинается – с весны, с молчанья глаз, с самих азов?

С витанья в облаках – взгляд в окна, окна, окна,
Морей прибой, теней волокна,
Игра, в который, в тысячный уж раз...
Как слушали, взахлёб не напоказ,
Сверяющийся с тайной, с чарой, с негой,
В беседке голос тихий: «Жил да был...».
Сквозь сумерки, подсвеченные Вегой,
С ресниц распахнутых – безмолвья пыл.

Ведомый за руку, вдыхающий состава
Стык в стык покой – пошёл, пошёл, пошёл
В седую даль судьбы, уж полночь перестала
Шум влажных рощ и мёд уснувших пчёл

Навеивать, объяла тьма без края,
Чернеют ели, еле-еле, сбавив ход,
«Москва-Вюнсдорф», безвременье вбирая,
Замедлит эхо, превращаясь в пароход:

Спит мальчик. Миг. Кромешный. Длится. С папиросой,
с зажжённой спичкой, освещая тень строки,
Швыряет скомканные наскоро вопросы
Встречь чёрному течению реки;
Знакомит мальчика, сквозь вечность, с ночью этой,
В которой в Чердынь и в Елабугу везут
Единокровных в русской гибели поэтов,
Сжигая в топках – жизни и мазут.

Кому-то нужно было : оттепель, отрада
И напоённый тишиной разбег аллей,
И гроздь созвездий, наподобе винограда
Над глубиной мерцающих углей,

Что б только мальчик, погружаясь в бездну сути,
Застыл, когда-нибудь, глядел, глядел, глядел –
Как заведённая Суок спасает Тутти
Посреди душ жирующих и злачных тел!

2023

Уходящее лето, постой!

Уходящее лето, постой!
Ускользают сквозь пальцы барханы.
И листок, как платочек простой,
И качается смысл бездыханный...

В остывающем мареве лет
Чуть виднеется, брезжит, теплея,
Жизнь, которую жаждет поэт,
От которой осталась аллея.

Каплевидная суть куполов:
Так сусальная слезоточива!
А ещё — небеса уколов
Шпилем каменным, сладкое чтиво

Пожелтевшие недра явит:
В тихом омуте книг утопая,
Уходящего вкус ядовит;
Подступает минута слепая —

Комом. Тишь в переулке лихом.
Эх, о б н я ть  э х о  б ы, о б ъ я с н и ть  б ы,
Только пусто, стоишь женихом,
Опоздавшим в лазурность женитьбы!

Драгоценных имен времена —
На камнях начертания или
На ч е р т а  г л а с н о с ть  р т а  в к р а п л е н а
В ароматную гладкость ванили?!

Позади уже будущий день.
Жизнь, отлитая в бронзе застыла.
Ночь застала, застигла, одень
В плащ со звёздами обруч светила!

Покажись, непроглядная, спой,
Обними, каплевидная, где ты!
Тихий марш. Барабанщиков строй
На покатом закате планеты.

2020

Скорее бы!

А где-то в тишине усекновенной
Ещё любимые, ещё смыкаются ветвями вечера.
И старчество баллад Москвы, озвученное Веной,
И послевкусие невозвратимого вчера...

Весёлый путь — малыш бульвар протопал
И листья осени к ногам Есенина день праздный уронил.
Всемерно жду, скорее бы, всемирного потопа!
Мне слышен сон: вращая Моцарта, звучит винил :

В горящей раме: грохот, день помпезный,
Доносит смрад и вавилонский хохот, и Гоморра, и Содом —
В тар-та-ра-ры! И усыпляющий помпейской бездны
Огонь, взбирающийся по лицу, затих с трудом.

А где-то догорают золотыми
Крылами — ангелы, не в силах больше выдержать безумство сил!
Санскрит, на арамейском и пошлите за латынью,
И на кириллице : всех до единого! — просил.

Пошла плясать губерн(и)я, без разбору!
Лавиной, лавою, волною вздыбленной — мир от людей спаси,
Вселенная, спасайся от людей!... Клонясь к забору
Последней тенью, день лежит на сплющенной оси...

 2020

Человек
(концовка стихотворения)

... Проснуться надо бы: вернуть себя : в подвал и в недра пепла,
Но мы, любимая моя, в обнимку, беспробудные навек,
Чтоб радость сна невозвращения сюда свечою крепла,
Чтоб никогда не знать, не молвить снова ужас слова «ч е л о в е к»!

2022

Варсонофьевский, 7

Варсонофьевский переулок являет собой средоточие ужасов послереволюционных репрессий, кровавых казней ВЧК-ОГПУ-НКВД невероятных масштабов. В подвальных помещениях гаражей автобазы, по разным данным, было расстреляно от десяти до пятнадцати тысяч человек. В годы большого террора из этого двора ежевечерне выезжали груженые трупами десятки грузовиков, чтобы развезти покойников для тайного захоронения: на Донское, Калитниковское, Ваганьковское, Рогожское кладбища, в Бутово, в совхоз "Коммунарка". Очевидцы вспоминали, что ворота базы открывались только, чтобы выпустить очередную машину, а потом впустить ее обратно. После поездок машины тщательно мылись...

Призвание поэта - создавать поэзию, приращивать красоту слова и жизни. Но и выполнять гражданский долг : предупреждать новые поколения живущих о близости ада, всегда готового вновь задымиться там, где не происходит реального глубинного покаяния и осмысления на государственном уровне преступлений, например, сталинских времён, так называемых достижений на крови руками государственных палачей, а также поэт пестует вечную память по всем безвинно убиенным жертвам большого террора. 

Стишок ненужный мне, до боли и доселе, —
Забрызгал вдрызг призвание моё!
В застенки лет упёрся голос и расселись
Поодаль — падальщики, ждущие её —

От кромки подоконника до всех покойников в затылок —
Расстеленную под расстрелянными ночь.
Ладонь чужая — статуэтки — на пол, об пол, жалок, пылок
Порыв проститься в голос, превозмочь

Лицом объятым дрожью — обыск, ордер, орды
Шагов по лестницам, ночной трезвон звонков.
И комом в горле Боже мой! И воздух твёрдый
От сокрушающих наотмашь кулаков.

Сияет золото. Зияют рты. Нет убыли убою.
По желобу: плывут окурки папирос,
Уходит кровь в Москва-реку... И «бог с тобою»
Здесь ни к чему, ну, разве только как вопрос.

Спит Варсонофьевский : украдкой, чутко, шатко.
И обезумевшее утро спать легло
На обнажённый пол, исхлёстанной лошадкой
Стоит душа, порезав вены об стекло...

Тела мягки. Легки мерцающие звёзды. В ночь сочится
Не кровь из шланга... Замывают тротуар.
И не забрызганные, обжигая водкой глотки, лица
Вдыхают, выдыхая, перегар.

Под видом жизни смерть живёт ночами в этом
Набитом мёртвой тишиною, уголке.
Лишь Варсонофьевский, окликнутый поэтом,
С безумным э х о м   с м е х а,  стонет вдалеке.

2021

Белый лист

Моё хождение : за край морей,
            за горизонт ветров, по кромке чувства бритвы —
                Долженствовало стать дорогой в никуда,

Но я бы мог, скорее, дать мечом увлечь себя в траву на поле битвы,
Чем в толще пустоты, заполонившей души, строки, города —

Спать припеваючи, с мольбой в руках,
            и признавать гробов, сулящий жизнь за гробом,
                Землёй присыпанный —  рай смертных неспроста!

Но горлом сон, но голый кров, иль кровь стихов на блеске будней твердолобом —
Могли бы запятнать цвет белого, как мысль, листа.

Однако, нет, не сметь, несметна смерть,
          Лишь Лобачевского прямые, не мешая
                Друг другу, смело устремляются вперёд,

Пересекаясь в бесконечности — в Нащокинском* : квартирка небольшая
В снесённом доме — будто с Иоанном блюдо челядь подаёт —

Холодный голос хлопающей двери —
          На обозрение идущих спать кварталов;
               На поругание лакеев от сохи,

Но, обронённым в рты случайных лиц, моим переживаниям хватало
Высокогорной тьмы, в которой в третий раз пропели петухи...

*В Москве, в Нащокинском переулке, установлен памятный знак на месте дома, в котором жил поэт Осип Мандельштам. Здесь он был арестован в мае 1934 года.

 2021

Сон счастья

 Давай споём,
         Давай расскажем,
В преддверии войны и пепла, –
Как фонтанирует из скважин
Сон счастья, коим бытность крепла;
В котором, суть преображая,
Храним седую юность шага...
И пусть действительность чужая
Сквозь достоверность мнится сагой,
Смещая смыслы, знаки, числа,
Пусть в душу распахнутся окна,
В которых пеленой повисла
Дождей дождавшаяся стогна:
С пустынной выпуклостью камней,
С зонтом над взором и покоем,
Как будто в будущности давней
Мы кобальтом небес покроем
Всю неуверенность и страхи...