Давай споём,
         Давай расскажем,
В преддверии войны и пепла, –
Как фонтанирует из скважин
Сон счастья, коим бытность крепла;
В котором, суть преображая,
Храним седую юность шага...
И пусть действительность чужая
Сквозь достоверность мнится сагой,
Смещая смыслы, знаки, числа,
Пусть в душу распахнутся окна,
В которых пеленой повисла
Дождей дождавшаяся стогна:
С пустынной выпуклостью камней,
С зонтом над взором и покоем,
Как будто в будущности давней
Мы кобальтом небес покроем
Всю неуверенность и страхи...

Сон.
   Под зонтом.
         Надёжен купол.

Намок крещенский цвет рубахи.
Качают нас, как в детстве кукол,
Ветра, вскружилась, вдруг, округа:

А что за город?
                Где мы?
                    Кто мы?

Присутствуем в объятьях друга,
Не выходя уже из комы...

...Искомый облик з а в о д и глубок. Ввысь з а в о д и
Друзей – как лань с руки прикормленная ткнётся
В ладонь и ладаном окутан воздух впереди,
И бездна звёзд – мерцания со дна колодца –
Большой медведицею, перелив с ковша,
Пытаешься насытить жажду жизни, тщетно –
Так преисполнена признаний, хороша,
Такая Марианская, такая Этна –

В зигзагах амплитуды слышен – гул иль хор:
Роса с цветка, песнь нищенки, шеренги топот;
Иль выкрик имени в отрогах млечных гор
И прохудившейся шарманки мерный ропот –

Гудит,
     Грохочет тишиной
                         Слепая речь,

Наощупь совершает чудо, звонко!

В глубинах неба жить, в беспечный край увлечь,
Бежать и льнуть к шагам, как собачонка;
Годами ждать, погибнуть ни за грош,

(1)Разбить ладони в кровь – об дверь в горнило века,
Свихнуться, в лица хохотать – что так хорош
Мир, укрывающий птенцов от человека!
               
(2)Разбить ладони в кровь – об Феофана Грека,
Свихнуться, в лица хохотать – что в снах хорош
Лик, нисходящего на небо человека!

... Вдыхаю оттиск строк на пожелтевшем развороте –
Какая давность льётся, обволакивая руки,
В глубь сердца! Разбазарьте эту нежность, разворуйте
Миг небожительства, но, обнародовав разлуки,
Я подберу гирлянды слов для встречи с грёзой :

Волхонка,
       Вольфганг,
                Амадей,
                       Сальери,
                                Моцарт,
                                         Шелли...

Под страхом смерти жить,
        Поэзию напичкивая прозой?

Не для того в бокалах сдвинутых ждёт бренди шерри,

Чтобы доверить будущее Богу,
Отдавшему на растерзанье Сына – дальше
Искать, искать иную, светлую дорогу –
Без счастья на крови, без фарса фальши,
Без горл удавленных петлёй, без Англетера,
Елабуги, и в Гендриковом в комнатёнке
Чтоб не остыло сердце...

Что ж это за вера!?

Когда над всей планетой – вопль тонкий :

Любимые,
       оставшись,
                доживая

Остатки жизни – так молчат, что надо...
Набраться мужества смотреть. И дождевая
Вода смывает слёзы с лиц и с веток сада.

А в городе,
неведомо каком и где,
с зарёй на тонущей воде.
Без храмов, без могил, без похорон,
С улыбкою со всех своих сторон –
День с ночью чередуя, вечность длится,
Из облаков – Пальмира, Троя, Ницца...

И Мандельштам лучом выводит «Ариост»,
Сооружая над лагуной, будто мост,
Величественной вязи слов дугу,
Как будто вздёрнутую бровь...

          Я помогу :
              Представить явь преображённую, живую :
Огней прибрежных череду береговую;
И лёгкий шелест чувств, веков наказ,
И выставленный, будто напоказ,
В тени могучих эвкалиптов круглый стол:

Смеющийся Христос,
Кому-то отвечая на вопрос
О смысле бытия,

Советует витать –

          Искать внутри себя, во сне спрямляя путь
К весёлому Олимпу, к Богу из пыльцы,
Которого все наши мудрецы
Ещё не знают. И не ищут. Только дети
Знакомы с ним, вглядитесь и найдёте...

Грохочет эхо. Волны плещут в гроте.
И мыслей океан – за горизонт, в глубины, в высь...
И к звёздам, вглубь наитий подались:
Один из нас, за ним другая, да, мятеж –
Души небесной против той, что еле-еле
Служанкой старится в смертельном рабском теле.

Восходим, радостно и чинно, прочь отсюда!
В иное имя Бога, в нежность чуда.

 Струится жар.
          Кочуют странствий балдахины над пустыней.
Дворы из детства, образ счастья – всё пустынней.

И стынет чай в разгромленных домах.

Молчание таится.
                        И впотьмах

Не видно сколько там, в кромешной прорве времени, в тягучей
Трясине смыслов, вымыслов и игр в жизнь, и слов о ней –
Осталось поцелованной любви. И бродит низкой тучей
Смятение. В костре сгорают тени мыслей и коней.

Шаги швыряет эхо : в Зимний, на Дворцовой в своды арок.
И бьётся, и отскакивает, и с наскока глохнет звук.
И ночь безлунную, безлюдную чтит, как большой подарок,
Последний Петербург – невосполнимых адресов, разлук

Утихомиренный хранитель – старый Фирс, застывший в зале
В огромной потерявшейся стране, среди дождей и вьюг.
Мне меркнущие окна, да глаза пустые подсказали
Насколько вырублен Вишнёвый сад и выжжен Бежин луг.

Струится вечер жизни.
     Сердце разрывается – от безнадежной недостачи –
Людей, наполненных мелодией молчания свечей!
И, как смычки взрезают вены Шостаковича в Седьмой,
                так я смотрю иначе –
На Бога кладбищ и молитв, на жизнь и смерть, и горячей

Ладонь, прикрывшая свечу,
Душа, готовая пожертвовать собою
За небо, по которому лечу,
За улицу – мальчишками, гурьбою

Спешим, счастливые, не нужен Бог, вольготен
Безбрежный день-деньской – гул подворотен,
Потрёпанных страниц моря и острова...

Я чувствую как медленно права

Полуденная тень.

Длить взгляд, блуждающий внутри,
Там мир иной – смотри, смотри, смотри...
Смотри!

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2023
Свидетельство о публикации №123012702981