Поэма писем

В основе поэмы - переписка Марины Цветаевой и Бориса Пастернака с 1922 по 1936 гг.

"В поэзии нуждаются только вещи, в которых никто не нуждается. Это - самое бедное место на земле. И это место свято".
                                  Марина Цветаева
«Только оригинальность делает произведение произведением настоящего искусства».
                                  Борис Пастернак
«Именно через то, что профанам кажется переизбытком или перенапряжением искусственного, формального, величайшее реалистическое искусство идёт к величайшей содержательности».
                                  Борис Пастернак


Пролог

Её идущие «Вёрсты»   
Исхожены лбом его!
Для писем, Господь, развё(р)з ты  
Героев сна моего!

Не верят падшие — павшим 
На самое дно морей.
Матросам, шторма проспавшим,  
Не выходить скользкость рей!

Поэтам даны разлуки
Для письменной крови — с рук.
Луной звенящие звуки 
Доносятся из разлук!

Разгоны рук по бумаге
И взгляда пробег вдоль строк.
Дают словесные маги  
Открытой любви урок:

Каким надо быть с поэтом,
Как надо любить любить!
Каким надо быть поэтом,
Как тонка вкруг шеи нить!

Предать как, придав чернилам,
Есенинский цвет чернил!
Пробыть как в письме унылом, 
Когда белый свет не мил — 

Весёлой, спокойной, сильной:
Мол, ранена, но дойду!
Тяжёлый конверт посыльный
Приносит в таком году,

Когда так ждала, так веря,
Вот-вот... Ещё день иль два!
Лишь найденная потеря,
Лишь брошенные слова...

О том ли «Поэма писем»,
О чём было там у них?
Я кровью своей зависим  
От пролитой крови их!

1.

Он окликнул её, да как! — 
Так скликают к ладони птицу,
Так друзей после злых атак
Окликают — зовут проститься.

«Потрясённый»  — вершило низ
Эвереста похвал. Поверьте,
Тёплой солью песчаный мыс 
Напитала волна в конверте.

Чтоб при жизни поэту так:
«Золотой», «несравненный», «редкий»,
«Первой степени»! — жгло, как флаг
Флибустьерский в морской разведке.

Это было письмо-ломоть,
Пахло солнечною пшеницей.
Это было — душою в плоть,
Вплоть до звёзд! Низко поклониться

Он сумел, он восторг вместил
В разлинованный лист тетрадный.
Эшафот лучших чувств! Настил
Заскрипел под ногой отрадно.

Колокольный набат письма,
Неумолчный, но слишком вязкий,
Предвещал ей вполне, весьма
Драматическую развязку!

2.

Встрепенулась крылом на клик,
Чайкой вскрикнула во всё море!
И покачиваясь, как блик 
На волнах, на морском просторе,

Рассказала ему о всём:
Как сводила и разлучала — 
Жизнь. Письмо, подкормив овсом,
Рысью строчек промчась в начало, — 

Своих мыслей и дум о нём,
Разглаголилась без утайки.
Уже чувствовалось: в ином — 
Небе? — Море! — летают чайки.

Чем ответит она ему:
Вскриком чаек, курлычем клина?
Били штемпелем по письму
На казённом столе Берлина.

3.

Наконец-то, пришло! Она,
Будто ветер прохладный в зное
Нарастанием сна сильна...
Потихонечку сердце ноет.

Признаётся:
— Дурная страсть: я правдивостью небывалой
Искушаю людей — пропасть?  
— Я с Девятого пала вала!

— Я по капельке каждый час,
Умирая, не усмиряю — ни души своей,
Ни прикрас — дальних подступов смерти к раю. 

Бог не брезжится сквозь того,
Кто до мозга костей буквален!
Синий с белым? — цвета его...
У Цветаевой лоб завален:

Ветром! Грохотом! Ливнем! — гор.
Голосится письмо конями:
Охлест вожжи! — пошла в набор
Рыси — тройка Руси пред нами!

Зачерпнули копытом тракт,
Ржаньем выржали всю округу!
Её письма — судебный акт —
Неба! — недругу? — Нет, не другу.

4.

На дворе Двадцать третий год.
На конверте опрятный почерк.
Стук колёс под письмом. Идёт
Жизнь. А смерть? Между ними прочерк.

Песни русых светаньем нив  
Чисто жаворонки в зените! 
«Царь Девица» её не миф,
А в ладонях роса — Возьмите!

А письмо его — ларчик для
Главных ценностей «Царь Девицы»:
Всходит письменная земля  
Рожью песенной! Удивиться!  

Вот он путь, вот он смысл пути,
Вот зачем средь людей поэты:
Лбом закинутым ввысь пройти
Морем неба! — хвостом кометы  

Расписать полотно ночей,
Разнести жаркий лёд, горящий
По вселенной! Поэт — ничей,
Сирота чёрно-звёздной чащи.

5.

Вот, февральское от неё,
Очень терпкое, молодое,
Льётся в лёгкие... Есть житьё
Рассудительное, литое: 

Грусть — из доброго чугуна,
Взгляд стальной и душевность рвотой.
Он не знает ещё — она
Кровью пишет стихи, чего-то

Он не может поверить в то...
Он не бросится в омут, верно!
Не расстёгивая пальто,
Разрывая конверты нервно,

Она почерк его, летя,
Держит, падая в прорву тайны.
Она в деле мечты — дитя,
Речи счастья её хрустальны!

Если нет в душе, если нет — 
Н а в а ж д е н и я, непрестанно, 
То пожизненно — не поэт!
Да, в любовь — не под поезд, Анна,

У Толстого шагнула, так:
Близко к рельсам живёт! Вся в шаге
От громады огня! Простак
И не знает, что на бумаге,

Вот сейчас, в этот самый миг,
Нарастающий скрежет стали!
Пусть бы каждый к стеклу приник,
Если к сердцу-то — перестали...

Слышишь боль? — Это шомпола,
И сквозь строй, и всю жизнь, однако,
По спине, по глазам... Ждала
Встречной смерти от Пастернака!

Все талантливые видны,
Все посредственные заметны.
Варят заживо колдуны
Жизнь её в горловине Этны.

Дым — от каторжного клейма,
За версту жжёной кожей тянет!
Схлёст: крыла и воды! Кайма — 
Льющих туч — распоследним станет

Из того, что застанет взгляд
Перед тем как сомкнёт пучина — 
Стены волн!  Без пути назад! — чаек лёт...
Всех штормов причина — 

Тот, несущийся над волной,
Вскрик — безудержный и крылатый!
Письма вброшены в мир иной,
Там — поэзии адресаты.

6.

Письма птицами понеслись:
То ли к северу, то ли к югу!
Письма крыльями поднялись — 
В поднебесье! И там по кругу,

Слитным взмахом свершали высь,
То ли надо так, то ли просто?
Те, что лебедем понеслись,
Ощущали край ветра — острый!

Те, что плавно снижались, те
И пожухли, и пожелтели,
Будто листья, их в темноте
Навсегда замели метели.

Письма стихли — огнём в золе,
В гуще волн, на помойках суши. 
Письма встретились на земле,
В небесах разминулись души!

Письма встретятся впереди,
Оглушённые встречным воем.
Повстречавшихся — пруд пруди,
Разминувшихся — только двое.

7. 

— Руку на' сердце положа,
Мне — ничьей хвалы, кроме Вашей!
Предпочту острию ножа — 
Взмашность шашки! В бою пасть — краше!

Упоённо, на всём скаку,
Ординарцем белогвардейским:
— Вам — пакет, Пастернак, влеку
Кисть к виску, с куражом армейским!

— Диспозиция такова:
Продвигаться не вглубь, а в выси!
Отменяются: Дон, Нева,
Отвергается волок лисий.

Встреча в Веймаре, буду ждать
Рандеву наших войск, как смерти!
Потрудитесь не убеждать — 
В невозможности. Жизнь в конверте!

Встреча с Вами — весь смысл моей,
Истекающей кровью раны!
К нашей встрече — налью морей,
Чтобы чайки, насыплю страны!

— Честь имею! — и... пыль столбом...
Не забравши с собой ответа.
Упирается облик лбом 
В просургученный бок пакета.

8.

Минул год. На Руси январь.
Мёрзнут слёзы на лицах бледных.
Снеговая повисла хмарь
Над богатой колонной бедных.                  

Стороною чуть, перейдя
В два прыжка площадь, будто сени,
В путь последний — себя, вождя? — 
Провожал, простужал Есенин.

Спал расстрелянный Гумилёв,
Замолчала стихами Анна.
На слюнявый замёрзший сплёв
Снеговая ложилась манна.

Спал нахохлившийся снегирь
На увенчанной снегом ветке.
Стал Андроников монастырь 
По ночам слышать выстрел меткий.

Спали пригоршни деревень
На бескрайних просторах стужи
В ту ранель, где дверная тень,
Зачерпнув тусклый свет снаружи,

Просочилась письмом, упав
В омут прорези — злой, почтовой.
Узость! Нет на тебя управ
В этой как бы России новой!

Первым делом письмо её,
Обморозив в дороге строчки,
Пережив штемпеле'й битьё,
Пограничные проволочки,

Огласило ладонь чтеца
Восклицаньем: «Прошло полгода»!
С каждой строчкою цвет лица
Кровенел, точно жизнь народа;

С каждой буквой осознавал:
Без дождей она! — кровью мокнут
Её плечи — что: сеновал
И огонь — быть друг с другом могут 

Только в пламени да в печах,
Полыхая, обуглив сердце!
— «Я пишу и дышу в Вас!» — чах
Её лик пред конвертной дверцей.

9.

Над Волхонкой* порой глухой
Опрокинули крынки тучи.
Сумрак вспаханный, как сохой,
Граммофоном, дарил летучий

Осязаемый запах роз...
Пастернаковский дождь качала
Полночь тихая. Стыл вопрос:
Что же дальше, конца начало?

Стыли лужи, бежали прочь
Дни и падали в снег умело.
Фонарями кричала ночь
В белой раме окно темнело.

Перепачканный тенью дом.
Кровля. Кровь. Кров теперь который?
Ночь царила вокруг, потом
Тихо высветлила просторы

Ночь распахивала листы — 
Створки письменного окошка!
Ночь допытывалась: а ты,
Ты-то любишь её немножко?

* В эти годы Пастернак жил в Москве на Волхонке.

10.

Письма веером на кровать.
Письма — воздух ей, ветер вешний!
Письма — способ существовать,
Преддуэльная горсть черешни.

Она пишет не только тем,
Кто далёк, но и тем, кто рядом.
Дни! Вынашивает! Затем,
Рвёт взрывчаткой конверт! Снарядом

Бронебойным — в броню бортов
Человеческих чувств! — «Цусима»!
Её почерк к любви готов,
Её жизнь на руках носима.

Не расставшись, — конверт — бери, 
Тычет в руку, в распах шинели!
Ей полночные фонари 
Освещают разлуку, мне ли?

Я давно уже заодно
С нею,  с каждым звучаньем, с каждой
Её строчкой! Мы — за одно — 
За поэзию! Знаю, дважды

В одну реку не ступишь, нет...
Всё ушло. Не догнать былое!
Если есть на любовь ответ,
То ответят не все, а двое...

Письма, письма, внимай, кричи.
Зов в атаку — с руки горниста!
Письма — россыпи нот в ночи
Загулявшего гармониста!

Написать!  — адресаты где?
Письма вышли из моды, точно.
Подвывает тоска воде
Громыхающей, водосточной.

11.

Ещё несколько долгих лет
Письма с посохом, с патронташем,
То навстречу, а то и нет,
В мире божеском, чаще в нашем

Шли, влачились, шагали в ночь,
Прибывали к ним на рассвете.
От неё — отдалялась дочь,
От него — детство, детскость, дети!

Мандельштам ему — в бровь и в глаз:
— Обыватель!
Был схлёст наречий.
Отдымил тишины топаз
Дня рубин откровил не-встречей.

Письма высохли, будто в зной,
Из приветствий ушло: «Родная!».
Было что-то всему виной — 
Что-то в нём или в ней, кто знает...


Эпилог

Я не стыжусь огромных слов,
Читайте, увальни и стервы!
Над плоскостью — полов, столов — 
Висит поэт России — первый!

Висит любимая моя!
Петля затянута. Надёжно.
Прямым углом под ней земля — 
Расстелена травой подножной.

Я не прошу себе чтецов —
Иных читателей и судей!
В зрачках зевак и подлецов
Плясать свечою стих мой будет!

С охапкой писем от неё,
Прижавши к сердцу, дрогну словом,
Когда слетится вороньё 
Клевать глаза нам в веке новом!

А этот... смуглый адресат 
Сдавал! — траншею за траншеей.
Он пятился лицом назад!
Её повешенною шеей — 

Тянулся, ещё двадцать лет,
К подсолнуху на огороде...
Я прав? — конечно, нет, поэт,
Прости меня, при всём народе!

Скажу одно: мне кровью жаль
Её — одну. Совсем!
Со всеми!

Добавь, Бог, адресок в Скрижаль:
«Цветаевой Марине. В сени».


Мы разминулись с Мариной в Москве: я родился в двух домах от дома на Покровском бульваре, ставшем последним прибежищем поэта перед отъездом в Елабугу. Я жил в Болшево в сотнях метрах от дачи, в которой разместили семью Цветаевых после возвращения из заграницы. Мы разминулись в поколениях, но встретились на скорбном общем пути поэтов, сквозь время и всё временное...