Стихотворения этого цикла, как впрочем и вся поэзия, нуждаются в голосе – в провозглашении, в прочитывании вслух, голос – есть главное содержание поэзии как таковой и этих стихотворений, в частности. Чтение глазами остаётся, но оно вторично по отношению к возможности прикосновения к тайне очарования поэзии, только звукосмыслы являются смыслами поэтического текста.

 Читатель начитывает содержание, содержание «голоса»: слова оживают в звучании, приобретают протяжённость, благодаря созданной читателем атмосферы их существования: возникает непрерывность потока звуконосных обращений поэта к сознанию читателя. Опытный читатель, ценитель поэзии уже знает как важно «держать на слуху» строй стихотворения, принадлежащего или обладающего поэзией. Именно звуконосные оттенки речи определяют богатство развёрнутого перед читателем языка произведения. Читатель становится, в прямом смысле, собеседником стихотворения, творцом его существования. 

Попробуйте провозгласить эти стихотворения таким образом, чтобы не было остановки, чтобы возник звуконосный родник, на максимально большом вдохе и выдохе, как будто вы запрыгнули на вращающуюся карусель и нельзя остановиться, пока не прозвучит последнее слово стихотворения, и только его отзвук, затихнет, возникнет новое, небывалое для многих ранее ощущение как бы омовения текстом, звуком, голосом того состояния сознания, которое именуется поэзией!

­­1.

В окрестностях моря

А помнишь, в парке – острый шелест в нише :
Колодезная яркость звёзд, морских, тростник,
Блуждали рыбины и обсуждался Ницше,
И вместе с ивою, склонился и поник
Наш Млечный путь, журчание беседы,
Уединённая витала темнота.
В ней, на правах наидобрейшего соседа,
Благоухала ночь. И взглядами снята
С насиженного места – речь взмывала
К высотам смысла потаённой глубины...
Под рокот чувств об скалы, поворот штурвала –
Страницы детства были в ранг возведены
Легенд библейских, ласково качали
Качели волн – слова, вольготные как сон,
Ввысь нарисованы: вбивая в пол печали,
Танцует век фокстрот, пугает слух клаксон...

Обуреваемая, в цвет магнолий,
Глубокой радостью присутствия на всём,
Торжествовала ночь, мечтами обогнули
Укромный пруд... Уходим, значит, вознесём
Шагов уход – на свой этаж над морем.
Распахнут настежь : шелест волн и сон морской.
Под мерный шаг времён, не просыпаясь вторим
Мирам, не тронутые смертью и тоской.

2.

Облик преткновения

Белеет облик – очертаньями заметен –
Фасад старинный и ступени перед домом.
Пожары звёзд – на небосклоне горсть отметин.
И продлевать существованье передумал
Огонь свечи – почти погас, качнувшись вправо,
Исчез в глубинах зазеркалья бальной залы.
С могучих крючьев прилегающей дубравы –
Незримый шелест – ввысь паденье рассказала,

Роняя тихие удары, колокольня:
Остановились : птицы, песня, прихожане.
И распогодилась – от Вологды до Кёльна –
Душа на сон грядущий : в кресле и в пижаме
Дремала старость, погружённая в былое...
– Была я счастлива? – раздался голос слабый.
Шальная грусть, из-под поверхностного слоя
Воспоминаний, счастье выкрасить смогла бы
В весенний кобальт неба – только всё же
Светает ночь, восходит к звёздам, оглянитесь:
Фасад, до боли одинокий, россыпь писем
От не вернувшегося навсегда и пикой витязь
Пронзает воздух гобелена и зависим
Край краткой ночи – от бескрайности огляда,
От кроткой пристальности, пристани на Каме,
От ВОХРы с северной надбавкой для оклада
И вихря судеб с подноготной понуканий;
От смеха толики, от голых хвойных досок,
Пригревших холод сна его, еле ж и в о г о...
– Тяжёлый дым взвалил на плечи, недоносок! –
Крик в спину доктору... За «Чеховым» – «Живаго»
На книжной полке спит, в утробе расселённой
Страны, где молодость, где в доме двери настежь –
Белеет память и ладонь коснулась клёна...
– Ну почему ты, ночь, слезами утро застишь! –

Раздался шёпот одинокий. Звёзды тлели...
Фасад с колоннами. Зелёный запах «Шипки».
Сон разбросал десятилетья на постели.
И маховик времён накапливал ошибки.
Бездонный сон – всё близко к сердцу, глушь заметна :
Вот, шаг в окно глухонемой, вот выстрел мечен
Лишь алой струйкой – этот сон, как будто Этна,
Вдруг, грохотнула – больше незачем и нечем
Гордиться, бодрствуя, спокоен, обездвижен,
Сон навсегда теперь. И голос звёзд глубокий –
Весной... Багровые, как будто капли вишен,
На белом – выстрелы... Вставайте, лежебоки,
Воспламените ночь огарком чувства долга!
Пусть будет смутность, будет с истиною схожа :
Луны сияние в задумчивости долгой
И тишины подлунной шёлковое ложе.

3.

Кровоточащее сердце моё, ты послышалось, нет ли
Хоть бы кому-то из них, в этой прорве огней в никуда?
Что же ты хлещешь дождями, как кровью, осенняя, медли,
Жизнь постаревшая, участь, на цепь посади города!

Мне с аксельбантами быть адъютантом в зарницах былого,
Просто собою закрыть Май-Маевского, кануть в бою
В нашей Гражданской... Мой слух тихим снегом был так избалован,
Что навсегда о России слезами глаза оболью!

Сколько мечты позади – только к звёздам, мальчишкой старея,
Падает в небо душа... -Эй, изношенный сердцем старик!
-Вы это мне? Против танков с крестами – в упор батарея,
Вздрогнула русская смерть... И земля... И оглох чей-то крик...

Слушаем пристально Блока и в лучшее верим в «Трёх сёстрах».
Вдруг, китайчонок манто падаёт в Сан-Франциско, аккорд
Клавиш расшатанных – лезвий для взрезанных вен мало острых –
Кровоточащее сердце моё, чтоб спокоен и горд:

Нищей судьбою – счастливый последний троллейбус маршрута:
От Разгуляя до самого синего детства очей.
Пенится сушь охлаждённого временем памяти брюта...
Светятся свечи, средь шумного бала времён, горячей...

4.

Уединение ночное.
Как одиноко и минорно
Пробило полночь, вдруг, начну я –

Вслед стрельчатым восходам тона,
На белом чёрную строку
Записывать... как будто тонна
Цветов приснилась старику.

Жизнь не сбылась? Ещё возможно
Что что-то сбудется со всеми,
Раз окунали босы ноги
В глубокий снег, что клён Есенин
В окне оплакивал для многих –
Неизлечимо одиноких...

Уединение ночное.
Когда гремит в ответ молчанье.
Когда не Чацкий, а Молчалин
Творит историю, начну я –

Весну сначала,
Оттолкну, как корабли от кромки Крыма,
начну путь дыма от причала...

И, наточив оттенок дымки,
Набросок сделаю пустующей Ордынки,
Что протянулась и растаяла, как дым...
Прощальным взмахом, влажным и простым,

Мелькнут в порыве ветерка
Какие-то, уснувшие слегка,

Немые грозди слабых веток... Где ты,
Ходок по изразцам печей планеты,
Читатель ветра, убиенных друг?

Ночная прорва царствует вокруг:
Гудками эшелонов, тихим стоном
Уткнувшихся в подушки матерей...
И будто просит: Уведи детей, скорей,
Подальше от окна, где одичалый
Стареет позабытый, с клёном вид.

Но, может быть, проснусь, начну сначала
Весны начало... Путь не позабыт.

5.

Мой старший брат

Остановить словами – тень от мысли,
Взмах крыльев, промедленье ветерка
В картине Левитана, где зависли
Лучи в глубокой грусти и слегка
Исчезла точка зрения, и стало
Невидимая видимость смелей?

Блуждать в объятьях сумрака кристалла.
В слова вмещать : хруст крови тополей,

Которые ещё под топорами,
Ещё вот-вот и упадут к ногам?

Могу, и значит то – вовсю пора мне:
В ипатьевском подвале под наган
Ввысь опадать, в дыму расстрельной гущи,
Так медленно, как падали княжны
И мальчик на руках, в тот век бегущий,
И в письмах многоточия важны

Отныне будут мне, и вид верблюжий
Приспущенных ресниц, напев гнедой,
Беззубый рот, – мне тайну слов навьюжит
Мой старший брат – дождливою водой
Прольётся речь, свершит обряд потери
Сюжета слов – лишь голос, голос гол
Покажется, распахнутым, как двери,
Как ветром поперхнувшийся щегол
В преддверии высокой звонкой трели,
Мой старший друг, вдруг, сумрака глотнув,
Не о расстреле судеб, о Растрелли –
О сводах вод, покачивая клюв,
Ввысь запоёт, заверит, подвывая,
Подстраиваясь горлом к роднику,
Меня лишь в том, что вывезет кривая,
И хватит горя на своём веку –
Здесь каждый: Пой, мой мальчик, не смолкая
Не прекращай мелодию камней!
Трамвай, руками в будущность толкая,
Губами учимся ценить сильней:

В слова вмещённые потуги горловые,
Потоки ливней, взглядов, фонарей...
Свистят вдогонку бурлакам городовые
И гладят звон стиха ладони звонарей.

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2024
Свидетельство о публикации №124022405538