Отличие поэзии от хороших стишков
"После тяжёлых переходных лет количество пишущих стихи сильно увеличилось...
У больного "болезнью стихов" поражает полное отсутствие ориентации не только в его искусстве и литературных шагах, но и в общих вопросах, в отношении к обществу, к событиям, к культуре... Больше того, больной "болезнью стихов" не интересуется и самой поэзией... Весь вековой путь русской поэзии ему незнаком"
Осип Мандельштам
Мой личный опыт десятилетних наблюдений, мой путь поэта привёл к выводу: представление о сути и сущности поэзии, соответствующее, например, уровню представления о ней граждан поэзии (поэтов и читателей) периода так называемого Серебряного века известно и поддерживается примерно каждым из каждых десяти тысяч человек, тем или иным образом вовлечённых в поэзию. Соответственно, число поэтов, то есть число тех, кого могли бы с полным основанием назвать поэтами, например, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Есенин, Блок, Гумилёв, Ахматова, на сегодня, а именно, на начало третьей десятки лет третьего тысячелетия - можно определить в пределах, по моим прикидкам, не более десяти человек. Это те, кого можно назвать поэтами, в смысле, пишущими поэзию, а не просто хорошие и плохие стишки. Число читателей, в смысле, людей умеющих отличать поэзию, прежде всего от хороших стишков, варьируется, по моим оценкам, от пятидесяти до ста человек на всю страну, включая рядовых граждан поэзии и тех, кто с регалиями, кто "выбирает лучших из худших" в различных конкурсах и проектах.
Хорошие стишки, то есть произведения людей не познавших поэзию жизни, людей непоэтических в восприятии, произведения, вполне себе ладные и складные с технической стороны, имеющие внешние признаки поэзии, но не содержащие в себе поэзию как таковую, не обладающие её тайным очарованием - завоевали полное господство на всём литературном пространстве нашей современности.
Хорошие и плохие стишки поставлены на поток: на сегодняшний день, только в сети выставлено на всеобщее обозрение, продвигается и культивируется, примерно, ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ СТИШКОВ, которые поставили на конвейер труженики пера в составе около МИЛЛИОНА человек.
В этих условиях, у поэзии и поэтов нет никаких шансов на то, чтобы хотя бы немного замедлить ускоренный темп всероссийской нравственной и культурной деградации. Представление о поэзии настолько массово трансформировались в рифмованную прозу, в фигуральную, но не образную речь, в столбики слов с зарифмованными лучшими чувствами или злобой дня, в рассказы о том как дело было, в краткие и длинные летописи правдивого бытования, не имеющие ничего общего с художественным вымыслом, с поэтической речью искусства поэзии, что вся пришлая "свобода доступности публичности" превратилась в "публичный дом" размером со страну.
Почётное звание "читатель", ценитель поэзии не пришлось ко двору многочисленных пишущих людей, как бы перескочивших читателя и сразу водрузивших себя на пьедестал поэта. Но у поэта пьедестал в виде эшафота - пожизненного забвения и поругания, равнодушия и отчуждения.
Поэт и поэзия сегодня - "капля в море"? Да, но и "один - в поле воин". Сражение за утончённость восприятия - уже не взрослых, они уже проиграли себя, разбазарили свои шансы на приобщение к поэзии, почти все они, почти все шансы, сражение - за их детей, внуков, если конечно всё не прервётся термоядерным финалом нашей цивилизации потребления жизни.
Я предлагаю каждому, кто соберётся с силами осмыслить выше сказанное, порыться в ворохе случаев собственного опыта и привести пример из ряда современных творчеств, пример именно поэзии, а не просто хорошего стишка. Пример потребует от ищущего поэзию, основания для маркировки, не достаточно будет сказать, например: "мне понравилось вот это стихотворение", придётся конкретизировать в чём или чем именно там проявлена поэзия, поэзия, то есть речь, дух захватывающая, превышающая все приятности и складности хорошего стишка.
В рамках этой творческой задачи - поиска днём с огнём поэзии в нашей современности - хорошо бы найти в современных творчествах, хотя бы и прежде всего для себя или в себе, примеры хороших стишков. Советую начать с произведений победителей и лауреатов различных конкурсов, премий. Итого: предлагаю начать с первого класса школы постижения поэзии, практически с белого листа, как будто бы и нет у вас за плечами сотен написанных стихотворений, как будто вы и не расхваливали годами тысячи хороших стишков, путая их с поэзией.
Я пишу сейчас в режиме книги-черновика некое практическое пособие для всех желающих совершенствовать своё поэтическое восприятие. Книжка выходит по главам, обновляясь примерно раз в две недели, при желании можно приобрести доступ к её содержанию на сайте ЛитРес: Вадим Шарыгин "Поэтическое восприятие". Однако, без самостоятельной работы, без собственной инициативы и жажды замены "маргарина стишков" на "масло поэзии", никакое "пособие" не поможет, поскольку сложность проблемы заключается в том, что с "хорошими" стишками можно вполне комфортно и успешно существовать в обществе и околопоэтической среде пожизненно. Поэзия очарует, но и усложнит жизнь, потребует иного миропонимания и отношения к известной вам жизни. Хорошие стишки так или иначе раскрашивают серые будни, они, по выражению Твардовского "избавляют от груза невысказанных переживаний, облагораживают помыслы". Пусть и не более того. Но и не менее. Поэтому, всем, кто решится "всё бросить" ради приобщения к поэзии, стоит трижды задуматься о том, что, собственно говоря, есть такое "поэзия", стоит прежде определиться с тем, в каком отношении находишься к высотам и падениям, к бездне, разверзшейся на пространстве поэзии русского Серебряного века. Поэзия - это не сопоставимая с хорошими стишками высота речи, но это речь сновиденная, это высота пропасти: приобщение к поэзии будет фактически означать: перечёркнутое собственное творчество, признание себе в совершённом когда-то самообмане, в смысле, перепрыгивании через любовь читателя к ражу писательства. Постижение поэзии будет сопровождаться - одиночеством, непониманием со стороны прежних друзей и товарищей, равнодушием со стороны большей части "экспертного сообщества", полной переоценкой ценностей!
Поэзия только гостит на Земле, вечное посреди временных. Земное небожительство поэзии не соседствует, а противостоит земноводной душевности хороших стишков.
Ищите в себе желание перемен, ищите отличия поэзии от хороших стишков, ищите себя, не останавливайтесь на достигнутом - вот главное задание, которое хотел бы предложить в рамках этого эссе.
Моё деление : есть стишки (хорошие и плохие) и есть поэзия. Они существуют в параллельных мирах, но не родственны друг другу. Можно писать и любить то и другое, главное уметь четко и обосновано отличать одно от другого. Делюсь личным опытом десятилетних раздумий и поиска.
По существу и вкратце я бы отметил следующие признаки "хороших стишков", кои присутствуют в них, либо по отдельности, либо в комбинации:
1. "Поддаётся пересказу, что на мой взгляд, вернейший признак отсутствия поэзии". (Мандельштам). То есть, либо это рифмованная проза, когда окончания вроде бы зарифмованы, предложения размещены построчно, но по сути своей произведение представляет собой повествование в столбик - обыкновенное перечисление действий, характеристик чего-то, которые могут быть щедро сдобрены авторской душевной причастностью, но при всём уважении к этой душевной причастности, произведение не принадлежит поэзии, как таковой, просто использует её форму. Это небольшой рассказ "о том как дело было". Такое произведение очень легко перевести в разряд прозы, надо всего лишь, например, убрать построчность формы или рифмовку окончаний, и всё, стишок становится рассказиком, поэма становится новеллой.
2. Доминанта содержания. В хороших стишках, содержание, как правило, лежит на поверхности, является единственным, никакой анфилады смыслов нет, есть только выпирающее наружу желание автора стишка сказать наболевшее выстраданное, по типу "мораль той басни такова" - словесность содержания также характерна для стишков, как хороших ( то есть более складных и ладных в рифмовке и образах), так и в плохих (менее ладных в рифмовке и образах. Звукопись, ритм примитивны, односложны, недоразвиты.
3. Хороший стишок - это практически всегда выраженный частный случай, в котором автор рассказывает только свою душу и не в состоянии раздвинуть горизонт. Николай Гумилёв писал, что "рассказчики только своей души не могут стать сколько-нибудь стоящими поэтами". Ему вторит Александр Твардовский : «Ваши стихи – ваше частное дело, – вот в чём беда.. Писание стихов доставляет Вам радость, освобождает Вас от груза невысказанных переживаний, облагораживает Ваши помыслы и желания в Ваших собственных глазах, но не более того». Хорошие стишки - всегда "не более того", не более того, что автор знает и предлагает из своей жизни, а если и "более того", то в виде прозаическом (см.пункт 1) С Гумилёвым и Твардовским согласен Иосиф Бродский: «Чем больше цель движения удалена, тем искусство вероятней.. ибо что же может быть удалено от ежедневной реальности более, чем великий поэт или великая поэзия»
4. Хороший стишок, в отличие от плохого стишка, не допускает явных ляпов в стилистике, но язык хороших стишков, тем не менее, беден и бледен. Это по сути тот же самый язык повседневного общения, сведённый в столбики, строки и строфы. На этом языке хорошо беседовать о природе, погоде, сетовать на "несчастную солдатскую любовь" под три блатных аккорда, можно выражать негодование или философствовать довольно-таки удачно и интересно. Но поэзия, как высшая форма языка, отсутствует во всех вариациях стишков. "...легко усваиваемая поэзия, отгороженный курятник, уютный закуток, где кудахчут и топчутся домашние птицы. Это не работа над словом, а скорее отдых от слова" - написал Осип Мандельштам о хороших и плохих стишках.
5. Хорошие стишки имеют образность, арсенал сравнений, аналогий, но, как правило, это либо речевые клише, штампы, либо такая "образность", в коей сравниваемое и сравнение находятся слишком далеко друг от друга, невозможно выстроить мгновенный ассоциативный ряд, либо образность подменена фигуральностью речи, когда вместо фантазии возникает фантастика, вместо развития воображения происходит его оглупление или падение с переломом.
6. Хорошие стишки, как трамваи, движутся по рельсам, то есть тривиальны - от замысла, ракурса до исполнения. Либо уподобляются подвыпившей компании, которая демонстрирует "пьяную раскованность". Людей пишущих стишки Мандельштам назвал "прирождёнными не-читателями". "они неизменно обижаются на совет научиться читать, прежде чем начать писать. Никому из них не приходит в голову, что читать стихи — величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почтенно, чем звание поэта; скромное звание читателя их не удовлетворяет и, повторяю, это прирожденные не-читатели...»
7. Хорошие стишки могут быть искренними, душевными, злободневными, дневниковыми, местечковыми или эпохальными, но в них нет тайны, чары, в них напрочь отсутствует приключение, художественный или правдивый вымысел, которые по выражению Вейдле "совсем не есть выдумка, басня, произвольное измышление, которые нельзя назвать ни былью, ни небылицей, ибо в нём таинственно познаётся не преходящее бывание, а образ подлинного бытия". В хороших стишках, тем паче в стишках плохих вовсе отсутствует "нас возвышающий обман", который "тьмы низких истин мне дороже".
Хороших стишков и плохих стишков так много, особенно в нашей современности, что каждый пишущий может далеко не искать - заглянуть в собственное творчество и познакомиться с ними поближе))
Лучше всего для определения ценностей поэзии использовать эти же семь пунктов, как бы меняя в каждом пункте знак "-" на "+".
Например, поэзия:
1. Не поддается пересказу, не переводится в разряд прозы, не представляет собою рассказ "о том, ка дело было", то есть представляет собою не переводимое на язык прозы иносказание.
2. Содержание поэзии не ограничивается простым перечислением действий, характеристик, чувств, вещей, явлений в рамках заявленной темы. У поэзии есть "глубина вкуса" или анфилада смыслов, звукопись, включающая интонацию, ритм, аллитерации. Не один смысл, а целый комплекс звукосмыслов характерен для произведения поэзии.
3. Произведение поэзии, включая в себя частности в виде так называемых поэтических деталей, никогда не является частным случаем или произведением ограниченным личной жизнью автора. Это всегда "тысячеглазое" видение, в коем даже в случае размера сюжета с теннисный мяч, размер смыслов оказывается размером с эпоху с высоты "звёзд и комет".
4. Язык поэзии - необычен, необычайный и не потому только что не является языком повседневного общения, но поскольку это язык самих явлений, предметов, это язык "с другой стороны" или скоропись духа.
5. Произведение поэзии инициирует образность, вместо фигуральночти речи стишков. То есть, сравнения поэзии развивают, а не коверкают или упрощают, оглупляют воображение.
6. Произведения поэзии оригинальны от замысла до исполнения, никаких банальностей, тривиальностей, клише и штампов, никакой простоватости или простоты, хуже воровства.
7. Произведения поэзии обладают художественным или правдивым вымыслом, вместо "правды-матки" стишков. В них развита так называемая отрицательная способность или ясность поданная через мутное стекло. В поэзии жизнь представлена как сонм неопределенностей, мобилизующих наитие, интуицию читающего, развивающих воображение, восприимчивость, утонченность восприятия, интеллигентность, а не простую образованность и "мораль той басни такова"
P.S.
Хорошие стишки имеют право на существование, на аудиторию поклонников, они не являются ступенью к поэзии, не являются её младшей сестрой или дальней родственницей, хорошие стишки не родственны поэзии, не этап на пути к ней, они есть временные попутчики и помощники "временных" людей, то есть людей, живущих как бы на поверхности человеческой жизни; хорошие стишки эмоционально раскрашивают черно-белую или функциональную, практическую жизнь хороших людей, тех, которым вполне достаточно одного содержания, одного мотива, или "односложной сложности". Мы можем наблюдать, например, две квартиры: на первом этаже и десятом. Все будет похожим по условиям проживания, разница почувствуется только на балконе - панорама, вид, уровень горизонта разные и будут значимы только для тех, для кого это жизненно важно. Поэзия - это несопоставимый со стишками потенциал для развития воображения, для расширения сознания.
РЕЗЮМЕ :
семь ключевых ценностей или признаков произведения поэзии:
1. Не принадлежит прозе, не переводится в разряд прозы, не вариация прозы
2. Смысл поэзии звучит, то есть поэзия представлена звукосмыслами
3. Реализует в звукосмыслах целостное миропонимание поэта, не частный случай
4. Выражает, воплощает смысл, вместо желания или намерения его выразить
5. Развивает воображение образностью, а не коверкает его фигуральностью речи
6. Обладает оригинальностью в замысле и исполнении, вместо штампов и клише
7. Даёт достоверность, вместо действительности, правдоподобие, вместо правды
P.S.
Хорошие стишки имеют право на существование, на аудиторию поклонников, они не являются ступенью к поэзии, хорошие стишки не родственны поэзии, не этап на пути к ней. Это земной взгляд на небесное. Поэзия – это небесный взгляд сквозь и вскользь земного. С хорошими стишками можно хорошо жить до смерти. С поэзией можно противостоять самой хорошей земной жизни и самой смерти. Хорошие стишки возвышают досуг человека. Поэзия возвышает человека над досугом. Хорошие стишки – это золотая середина из посредственных слов. Поэзия – это обугленный край Слова или кромка пропасти. Хорошие произведения – враг лучшим, уже хотя бы потому что на каждое «лучшее» или талантливое приходится, как минимум, тысяча хороших или обыкновенных, посредственных. Хорошие – это построчная запись всего, что есть у автора. Поэзия – это строки того, что есть у жизни. Хорошие – это отточенная простота, хуже воровства или заумь, но об известном. Поэзия – это отточенная скоропись, о неведомом. Хорошие – это скоропись почерка, поэзия – это скоропись духа. Хорошие – понятны, приятны многим, но останавливают развитие всех. Поэзия – постижима лишь некоторыми, но развивает всех. Хорошие – развивают, поэзия - возвышает!
Развёрнута дискуссия 28.08.23 г. на мою тему : "А что пишете вы - поэзию или хорошие стишки?" на форуме сайта Улица неспящих фонарей (современная русская поэзия)
Урок 8
Что такое поэзия?
Часть 1
Злая воля к добру
Начну с того, что есть достаточно заметная по численности своей категория людей, которые, достигнув определённого личного уровня понимания поэзии, не смогут этот уровень повысить, они практически лишили себя всех шансов на обретение поэзии. Всё что они смогут узнать, прочитать, продумать – никоим образом не повлияет на их развитие. У них нет развития. Напротив, запущен обратный отсчёт, они, наращивая возраст календарных лет, наращивают узость миропонимания, всё активнее деградируют в плане восприятия и сохраняется лишь мизерный шанс на изменения к лучшему, и то: при наличии колоссальных усилий, они могут обрести поэзию под самый занавес жизни.
Стишки усугубляют отдалённость от поэзии. Не помогает ни чтение лучших произведений лучших поэтов прошлого, ни опыт, которым делятся с ними поэты современники, ни образование, ни активный культурный досуг – ничего и никто не в состоянии приблизить их хотя бы на сантиметр к постижению поэзии слов и поэзии жизни.
«Злая воля к добру», предвзятое отношение к талантам, способность к огульному охаиванию, мстительность, болезненное самолюбие, пребывание в иллюзиях от пользы от всенародного писательства, привыкание к похвалам со стороны посредственностей-подхалимов, кои, на самом деле, совершенно равнодушны к ним и к их творчеству, полное отсутствие желания, навыков и опыта литературной работы, полное неумение общаться по сути высказанных мыслей, а не о праве кого бы то ни было на их высказывание, а так же читательская неразборчивость и писательская тривиальность, узость мировоззрения – обнуляют, в большинстве случаев, весь нравственный и творческий облик этих, вполне уважающих себя, людей – это не поэты и не читатели поэзии – не граждане поэзии - до кончиков волос, это совершенно не поэтические, но полемические люди : они не поэты – по взгляду, по трепету, по жизни, по снам и мечтам, по характеру, по восприятию и по судьбе.
Один из таких людей – убил Лермонтова, ему подобные – кричали в лицо Блоку «Ты – труп!», эти же люди писали пародии на самые задушевные и трагические стихи Есенина, а после его смерти издавали «романы без вранья», именно они демонстративно не пришли на творческий юбилей Маяковского, именно их Марина Цветаева называла читателями понаслышке или чернью, которая не «только не чтит, но и не читает», именно из рядов этих людей собирались судилища писательской травли над Мандельштамом, именно эти люди, казалось бы, изучив творческое наследие поэтов, так и не удосужились постичь какою ценою это наследие создавалось, они не в состоянии отличить себестоимость труда поэта и трудозатрат стихотворца средней руки, и они удивительно страшным образом сочетают в себе «любовь к поэзии» и ненависть к талантам её создающим!
Я не знаю насколько многочисленны такие люди в наши дни, но каждый из них «ложка дёгтя в бочке мёда». Именно из их среды вышли все настоящие гонители, все подлинные убийцы поэзии и поэтов. Большое горе для человека осознать себя в этом чёрном (от ненависти к поэтам) списке. Эти сеятели «доброго, вечного» – и есть самые страшные люди для дела поэзии на земле, поскольку пишут – и добрые в помыслах доносы, и добрые в намерениях стишки в равной степени азартно и самоуверенно, и ненавидят они поэтов и всех поэтических людей – от всей своей компактной души!
Они прячут свою непричастность к искусству под личиной друзей искусства, кичатся богатым культурным досугом. Они пересмотрели и прослушали столько классиков и шедевров, что, казалось бы, должны разбираться в искусстве, но остаются профанами – по их убеждению искусство делают не те, кому дано от бога и по усердию развития таланта, а те, кто старательно поправляет Бога в этом «ошибочном» мнении. Эти люди могут заделаться театралами и литераторами, могут иметь «литературные» корни, могут получить литературное образование, могут хвалить всех и каждого, если этот «каждый» будет таким же как все - человеком среднего уровня восприятия, мечтаний и способностей.
Человек с «доброй волей к добру» может быть резким в высказываниях, может ошибаться, но никогда не опуститься до закулисной подлости, до маниакальной мести, до травли несогласного с ним, до кожаного зуда унизить, до огульного обвинения в спину и предвзятого оскорбления в глаза.
Человек со «злой волей к добру» – не способен на благородство – раз отказав в доверии таланту, будет свою гордыню прикрывать его «высокомерием» и творить свое «злое добро», собирая кодлу, свору для «мнения большинства». Можно подумать что «большинство» когда-нибудь хотя бы что-то близкое к Искусству способно было создать и заметить.
Итак, пытаясь дать ответ на вопрос о том: «Что такое поэзия?», мы должны, вначале, чётко осознавать, что есть категория людей, в принципе не получающих ответ на этот вопрос, есть категория, которой доступ к тайне ответа на этот вопрос – закрыт (по гроб жизни). Они сами закрыли себе доступ к таинственному очарованию поэзии, по причине самоуверенности в наличии у них ответа, по причине отказа от личного развития, узкого миропонимания и категорического неприятия идеи Искусства, в том числе Искусства поэзии, как ипостаси талантов, обладающих и развивающих свой природный или божественный дар.
-------------------------------------
P.S.
«Но есть другой читатель – некультурный. Читатель – масса, читатель – понаслышке.. Отличительная черта такого читателя – неразборчивость, отсутствие способности ориентироваться.. Такому читателю имя – чернь.. Грех его не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию, и в злостной предвзятости. В злой воле к добру».
(Марина Цветаева)
Рубрика произведения: Поэзия -> Поэтические манифесты
Свидетельство о публикации: izba-2022-3416294
© 30.10.2022г. Вадим Шарыгин
Часть 2
На подступах к поэзии жизни
Поэзия Слова начинается с поэзии жизни. Термин «поэзия жизни» я впервые встретил в одной из статей Александра Сергеевича Пушкина в поддержку творчества Баратынского: «.. А читатели те же и разве только сделались холоднее сердцем и равнодушнее к поэзии жизни..».
Поэзия жизни... Поэтическое восприятие жизни. Оно вырабатывается и совершенствуется годами. Без него – невозможно постигнуть поэзию – ни в качестве пишущего, ни в качестве читающего. Без обладания поэтическим восприятием – каким бы ни был ответ человека на вопрос: «что такое поэзия?» – ответ останется без ответа, будет никудышным, или поверхностным.
Какой же путь должно пройти восприятие человека, чтобы стать «поэтическим»?
В большинстве случаев, долгий путь. Честный путь. Чрезвычайный в усердии постигнуть разницу между поэтической стороною жизни и стороною приемлемой – приятной, сходу понятной, красивой, трогательной, вдохновляющей, запоминающейся – но всё-таки не поэтической.
NB! Начинается самое важное и самое трудное.
Далее по тексту лучше идти только тем, кто ощущает в себе сильную потребность постичь поэзию и именно в этом постижении видит проявление любви к ней. Всем, кому вполне достаточно уровня стихосложения и восприятия, который доминирует на всех околопоэтических сайтах, в том числе и на сайте «Изба-Читальня», в дальнейший текст моего эссе лучше не погружаться – праздное любопытство ничего не даст. Надо учитывать собственную скорость познания и осознавать свою готовность узнать больше, чем по-обыкновению знают все. Ничего плохого в том, если не готов к бо′льшему, плохое, в смысле сильного сопротивления всего существа, может быть только в случае, если познание тайного очарования поэзии происходит от нечего делать, на уровне любопытства или с таким же настроем, как просматривают информацию на всякий случай, подобно сводке погоды в плане брать с собою зонтик или нет, а то и с твёрдым убеждением в том, что никакого «тайного очарования», никакой «поэзии» в принципе не существует, и всё что есть это более или менее удачные стишки.
С этого момента – не помогут : ни пятьдесят пять миллионов с хвостиком уже написанных и опубликованных (только за последние пятнадцать лет) современниками стишков, даже если читающий этот мой текст каким-то образом умудрился бы к моменту прочтения эссе перечитать их все; не поможет – Литературный институт за плечами со всем его багажом накопленной информации о поэтических текстах, можно смело откладывать в сторону Лотмана и Гаспарова, равно и других представителей «научного метода лицезрения» явления поэзии. Поэзия жизни или поэтическое восприятие штука настолько тонкая, что не поддаётся обладанию – без особых усилий – ни людям со стишками, ни людям без стишков, ни людям с высшим образованием, ни людям без высшего образования, но с богатейшим житейским опытом и почётным трудовым стажем. Поэзия во все времена, а в нашей современности в особенности, крайне БЕДНА на количество людей готовых – по уровню устремления к ней и по степени восприимчивости – постигнуть её тайное очарование.
Поэзия. Черновик падения.
Поэзия - крайне бедна.
Поэзия - крайне без дна.
Поэзия - бездна,
Которую скопом, любезно
Засыпать пытаются - снегом, песком,
Бетоном залить: в сельском дне, в городском...
И прорва людей - против пропасти той!
Обрыв обозначенный красной чертой :
Не жалует высь оступившихся ног.
За воздух держись! Если, падая, смог
Услышать, узреть наивысший полёт,
То, значит, не зря захлебнулось и пьёт
Разбитое горло на дне бездны той,
За кромкой мечтаний, за красной чертой -
Погибшую кровь обездвиженной плоти...
Поэзия, та, без которой живёте -
Прекрасно, всю жизнь, отдаляясь от дна,
Несметно и неизгладимо одна.
© Copyright: Вадим Шарыгин, 2022
--------------------------------------------------------------------
Итак, всё сказанное в дальнейшем – будет сказано только для ЖАЖДУЩИХ перемен в высоту или в глубину в собственном восприятии!
Что значит «жаждущих перемен»?
Это значит, уже осознающих что всё написанное надо разделять на стишки и собственно поэзию.
Это значит, что человек – пишущий, читающий, нахваливающий стишки – объявил личный мораторий – прекратил писать, читать, хвалить стишки, может быть, на неделю, на месяц, на год... Вместо времяпрепровождения со стишками – выбрал чтение произведений поэтов, прошедших проверку временем.
Это значит, не просто начал читать «классиков», но обольстился их творчеством, почувствовал, пусть даже смутно, что они очень отличаются от стишков – от стиховых наборов слов с душой или душком – и не захотел больше иметь дело со стишками ни в каком виде и качестве!
Жажда постичь поэзию должна сопровождаться в искателе её тайного очарования – прекращением стишков своих, отстранением от стишков, отвращением к стишкам, к самой форме досуга со стишками! Должен быть объявлен личный мораторий на стишки – человек, например, приказывает себе : ни читать ничего и никого на сайтах со стишками. Вообще никого. Поскольку количество поэтов и поэтических людей на окололитературных сайтах уверенно стремится к нулю. Атмосфера способствует – не творческому росту, а деградации, сохранению иллюзии причастности к поэзии. Вместо стишков – возвращение к классикам, чтение вслух, перечитывание, вчитывание, открытие новых граней и аспектов творческого наследия лучших поэтов прошлых лет. Выход из потока нескончаемого флуда, из потока трёпа обо всём подряд, из рифмованной злободневности, какой бы важной и актуальной она ни казалась, – вот вам конкретные признаки «жажды» перемен, которые обязан иметь в себе идущий к ответу на вопрос: «Что такой поэзия?», и которые могут служить базой для попытки её постижения. Нельзя усидеть на двух стульях – почитывая, пописывая, похваливая стишки, любопытствовать о поэзии; нельзя рассчитывать на малейший успех в деле постижения поэзии, если оставаться со стишками – в мозгах, в глазах, в сердце.
Кстати, слово «стишки» по отношению к антипоэтическим произведениям я впервые услышал от Пушкина – он пишет в статье о Баратынском:
«Наши поэты не могут жаловаться на излишнюю строгость критиков и публики — напротив. Едва заметим в молодом писателе навык к стихосложению, знание языка и средств оного, уже тотчас спешим приветствовать его титлом гения, за гладкие стишки — нежно благодарим его в журналах от имени человечества, неверный перевод, бледное подражание сравниваем без церемонии с бессмертными произведениями Гете и Байрона»...
Итак, начинаем шаги наощупь, каждое слово объясняющее разницу между «поэтическим» и «обыкновенным с раскраской» будет требовать вашей паузы, размышления, дополнения своими примерами, уточнения своими вопросами, – прошу с этого момента – максимальное внимание и сосредоточенность!
Поэтическая сторона жизни и «приемлемая или раскрашенная прозаическая» сторона.
Попробуем максимально наглядно показать строение (анатомию) разницы:
одна из важнейших черт «поэтического восприятия» – целостное миропонимание, когда вещь, явление, предмет, действие – восприятие успевает охарактеризовать не только со стороны их значений, но и со стороны вложенного в них смысла, а сам смысл предполагается не равным словосочетанию «а, ну теперь всё ясно!», но состоящим из анфилады возможностей для воображения, по типу анфилады комнат дворца. И само воображение останавливается в одной из комнат не потому даже, что вот она, вдруг, нашлась «главная смысловая комната» во дворце мироздания, а поскольку опыт «витания» воображения вскользь и сквозь определённости действительности самопроизвольно остановился в одной из ипостасей (комнат) столь вожделенного для обычного сознания смысла.
Например: Возьмём первые кадры фильма Марлена Хуциева "Мне двадцать лет" или "Застава Ильича". Герой, молодой человек, отслуживший в армии, вернулся домой, идёт по предрассветной, спящей, летней Москве, по пустынным улицам - что вы видите? Что вы видите в кадре и что вы чувствуете за кадром или в кадре своего воображения? Каково соотношение действительности кадра и достоверности воображения? Режиссёр всё сделал, чтобы воображение, чтобы достоверность вышла на передний план. Но какая она, чем выражена, из чего состоит, какое состояние вызывают шаги героя по рассветной тишине города? Я, например, включил в видеоряд авторского чтения своей "Поэмы поэта" эти шаги, кадры из этого фильма. Потому что...
Рубрика произведения: Поэзия -> Поэтические манифесты
Свидетельство о публикации: izba-2022-3417420
© 31.10.2022г. Вадим Шарыгин
Часть 3
Углубляемся в поэзию жизни
Итак, стихают шаги по тишине рассветной Москвы в фильме Марлена Хуциева «Мне двадцать лет». Пульс времени, биение эха – звук бьётся в стены пространства, звук шагов, вероятнее всего, записан в студии, такими звучными, как в этих кадрах, шаги бывают, разве что, в покинутом доме, в разграбленном дворце, в полуночном храме или под «куполом» подворотни. Этот голос шагов создан для нас смотрящих и слушающих поэзию этого фильма, для тех, кто уже на пятом-десятом шаге героя по черно-белому спящему утру – забыл обо всё на свете, забылся, пребывая в состоянии собственного отсутствия, замещая привычного себя – жизнью, которая разлеглась гладью мокрого асфальта, расположилась на кромках крыш и ресниц, и в отдалении силуэтов. Герой фильма пересекает сон, который досматривает русская, московская жизнь, московская память художника-режиссёра. нарисовавшего нам «раскадровку заворожённости»...
Вы умеете завораживаться?
Завороженность — – очарованность. И я видел уже не пленительную красоту ее, не сияние светлого ума;…Я был заворожен куда более прекрасным взглядом, исполненным сердечного участия, нежнейшего сострадания (В. Гёте, Страдания юного Вертера) … Энциклопедический словарь по психологии и педагогике.
Этот словарь, на мой взгляд, не раскрывает состояние заворожённости. Что именно происходит с сознанием или (в просторечьи) с душою человека в состоянии «заворожённости»? Давайте разбираться.
Синонимы: восторг, восхищение, заколдованность, зачарованность, околдованность, самозабвение, упоение, экстаз.
Словарь Даля:
ЗАВОРОЖИТЬ -жу, -жишь; заворожённый; -жён, -жена, -жено; св. кого (что). 1. (от чего). Трад. нар. Подействовать на кого-, что л. чарами, волшебной силой; заколдовать, заговорить.
Привожу для размышления отрывки из очерка Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачёв» :
«Есть магические слова, магические вне смысла, одним уже звучанием своим — физически-магические — слова, которые, до того как сказали — уже значат, слова — самознаки и самосмыслы, не нуждающиеся в разуме, а только в слухе, слова звериного, детского, сновиденного языка.
Возможно, что они в жизни у каждого — свои.
Таким словом в моей жизни было и осталось — Вожатый.
Если бы меня, семилетнюю, среди седьмого сна, спросили:
“Как называется та вещь, где Савельич, и поручик Гринев, и царица Екатерина Вторая?” — я бы сразу ответила: “Вожатый”. И сейчас вся “Капитанская дочка” для меня есть — то и называется — так.
--------------------------------------
«...Есть одно слово, которое Пушкин за всю повесть ни разу не назвал и которое одно объясняет — все.
Чара.
Пушкин Пугачевым зачарован. Ибо, конечно, Пушкин, а не Гринев за тем застольным пиром был охвачен “пиитическим ужасом”.
Да и пиитом-то Пушкин Гринева, вопреки всякой вероятности, сделал, чтобы теснее отождествить себя с ним....
------------------
...как Пушкину было не зачароваться Пугачевым, ему, сказавшему и возгласившему:
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы!
Есть явление, все эти явления дающее разом. Оно называется — мятеж, в котором насчитаем еще и метель, и ледоход, и землетрясение, и пожар, и столько еще, не перечисленного Пушкиным! и заключенное им в двоекратном:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Этого счастья Пушкину не было дано. Декабрьский бунт бледнеет перед заревом Пугачева. Сенатская площадь — порядок и во имя порядка, тогда как Пушкин говорит о гибели ради гибели и ее блаженстве.
Встреча Гринева с Пугачевым — в метель, за столом, под виселицей, на лобном месте — мечтанная встреча самого Пушкина с Самозванцем.
Только — вопрос: устоял ли бы Пушкин, тем дворянским сыном будучи, как устоял дворянский сын Гринев, Пушкиным будучи, перед чарой Пугачева? Не сорвалось ли бы с его уст:
“Да, Государь. Твой, Государь”. Ибо за дворянским сыном Гриневым — сплошной стеной — дворянские отцы Гринева, за Пушкиным — та бездна, которой всякий поэт — на краю...
------------------------
..Вернемся — к чаре.
Эту чару я, шестилетний ребенок, наравне с шестнадцатилетним Гриневым, наравне с тридцатишестилетним Пушкиным — здесь уместно сказать: любви все возрасты покорны — сразу почувствовала, под нее целиком подпала, впала в нее, как в столбняк.
От Пугачева на Пушкина — следовательно и на Гринева — следовательно на меня — шла могучая чара, словно перекликающаяся с бессмертным словом его бессмертной поэмы: “Могучей страстью очарован…”
Полюбить того, кто на твоих глазах убил отца, а затем и мать твоей любимой, оставляя ее круглой сиротой и этим предоставляя первому встречному, такого любить — никакая благодарность не заставит. А чара — и не то заставит, заставит и полюбить того, кто на твоих глазах зарубил самое любимую девушку. Чара, как древле богинин облак любимца от глаз врагов, скроет от тебя все злодейство врага, все его вражество, оставляя только одно: твою к нему любовь.
В “Капитанской дочке” Пушкин под чару Пугачева подпал и до последней строки из-под нее не вышел.
Чара дана уже в первой встрече, до первой встречи, когда мы еще не знаем, что на дороге чернеется: “пень иль волк”. Чара дана и пронесена сквозь все встречи, — с Вожатым, с Самозванцем на крыльце, с Самозванцем пирующим, — с Пугачевым, сказывающим сказку — с Пугачевым карающим — с Пугачевым прощающим — с Пугачевым — в последний раз — кивающим с первого взгляда до последнего, с плахи, кивка — Гринев из-под чары не вышел, Пушкин из-под чары не вышел.
И главное (она дана) в его магической внешности, в которую сразу влюбился Пушкин.
Чара — в его черных глазах и черной бороде, чара в его усмешке, чара — в его опасной ласковости, чара — в его напускной важности…
------------------------
...Но есть еще одно, кроме чары, физической чары над Пушкиным — Пугачева: страсть всякого поэта к мятежу, к мятежу, олицетворенному одним. К мятежу одной головы с двумя глазами. К одноглавому, двуглазому мятежу. К одному против всех — и без всех. К преступившему.
Нет страсти к преступившему — не поэт...
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья…
Это неизъяснимое наслажденье смертное, бессмертное, африканское, боярское, человеческое, божественное, бедное, уже обреченное сердце Пушкина обрело за год до того, как перестало биться, в мечтанной встрече Гринева с Пугачевым. На самозванце Емельяне Пушкин отвел душу от самодержца-Николая, не сумевшего его ни обнять, ни отпустить...
...Екатерина нужна, чтобы все “хорошо кончилось”.
Но для меня и тогда и теперь вещь, вся, кончается — кивком Пугачева с плахи. Дальше уже — дела Гриневские.
Дело Гринева — жить дальше с Машей и оставлять в Симбирской губернии счастливое потомство.
Мое дело — вечно смотреть на чернеющий в метели предмет...
-----------------------------
Есть у Блока магическое слово: тайный жар. Слово, при первом чтении ожегшее меня узнаванием: себя до семи лет, всего до семи лет (дальше — не в счет, ибо жарче не стало). Слово-ключ к моей душе — и всей лирике:
Ты проклянешь в мученьях невозможных
Всю жизнь за то, что некого любить.
Но есть ответ в моих стихах тревожных:
Их тайный жар тебе поможет жить.
Поможет жить. Нет! и есть — жить. Тайный жар и есть — жить.
И вот теперь, жизнь спустя, могу сказать: все, в чем был этот тайный жар, я любила, и ничего, в чем не было этого тайного жара, я не полюбила. (Тайный жар был и у капитана Скотта, последним, именно тайным жаром гревшего свои полярные дневники.)...
...Пушкинский Пугачев есть рипост поэта на исторического Пугачева, рипост лирика на архив: “Да, знаю, знаю все как было и как все было, знаю, что Пугачев был низок и малодушен, все знаю, но этого своего знания — знать не хочу, этому несвоему, чужому знанию противопоставляю знание — свое. Я лучше знаю. Я лучшее знаю:
Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман.
Обман? “По сему, что поэт есть творитель, еще не наследует, что он лживец, ибо поэтическое вымышление бывает по разуму так — как вещь могла и долженствовала быть” (Тредьяковский).
Низкими истинами Пушкин был завален. Он все отмел, все забыл, прочистил от них голову как сквозняком, ничего не оставил, кроме черных глаз и зарева. “Историю Пугачевского бунта” он писал для других, “Капитанскую дочку” — для себя...
...Что мы первое видим, когда говорим Пугачев? Глаза и зарево. И — оба без низости. Ибо и глаза, и зарево — явление природы, “есть упоение в бою”, а может быть, и сама Чума, но — стихия, не знающая страха.
Что мы первое и последнее чувствуем, когда говорим Пугачев? Его величие. Свою к нему любовь.
Так, силой поэзии, Пушкин самого малодушного из героев сделал образцом великодушия.
В “Капитанской дочке” Пушкин — историграф побит Пушкиным — поэтом, и последнее слово о Пугачеве в нас навсегда за поэтом.
Пушкин нам Пугачева “Пугачевского бунта” — показал, Пугачева “Капитанской дочки” — внушил. И сколько бы мы ни изучали и ни перечитывали “Историю Пугачевского бунта”, как только в метельной мгле “Капитанской дочки” чернеется незнакомый предмет — мы все забываем, весь наш дурной опыт с Пугачевым и с историей, совершенно как в любви — весь наш дурной опыт с любовью.
Ибо чара — старше опыта. Ибо сказка — старше были. И в жизни земного шара старше, и в жизни человека — старше...
...Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман...
...По окончании “Капитанской дочки” у нас о Пугачеве не осталось ни одной низкой истины, из всей тьмы низких истин — ни одной.
Чисто.
И эта чистота есть — поэт.
_________
Тьмы низких истин…
Нет низких истин и высоких обманов, есть только низкие обманы и высокие истины.
Еще одно. Истины не ходят тьмами (тьма-тьмущая, Тьму-Таракань, и т. д.). Только — обманы...
...Поэт не может любить врага. Поэт не может не любить врага, как только враг этот ему в (лирический) рост. Враг же низкого уровня ему не враг, а червь: червь или дракон, — смотря по калибру...
...Поэт не может любить врага. Любить врага может святой. Поэт может только во врага влюбиться...
...Поэт не может враждовать с идеями (абсолютными) и не может враждовать с живыми, как только этот живой — либо стихия, либо ценность, либо — цельность, и не может враждовать с человеческим абсолютом — своими героями. Поэт может враждовать только с данным случаем и со всей человеческой низостью, которые (и случай и низость) могут быть всегда и везде, ибо этого ни один лагерь не берет на откуп. С данным случаем человеческой низости (малости). Поэтому если вражда поэта понятие неизменное, то точка приложения ее — непрерывно перемещается.
Один против всех и без всех.
Враг поэта называется — все. У него нет лица...»
---------------------------------------------------------------------------------
Вы скажите, кому я привожу в пример заворожённости этот отрывок их очерка Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачёв»? – Кого прошу вслушаться, вчитаться? к кому я обращаюсь! – к состарившимся на восприимчивость завсегдатаям сайта со стишками? – которые: ежедневно, ежегодно – пожизненно стряпают в столбики стишки – ухудшенную (до неузнавания) версию «я помню чудное мгновение» и ежедневно переплёвываются фразочками-похвалами друг другу, типа: «Прочитала ваши стихи о любви, как прекрасно. с добром, Наташа», «Ах, Наташа, спасибо, с теплом, Глаша», и так годами, каждый божий день и час идёт обмен «С добром» на «С теплом»!
Какая тут, на хрен, «заворожённость»?! – скажите вы, – Годами переливают из пустого воображения в порожнее стихослагательство!
Да. И нет. Я верю в последний день или пусть даже в предсмертный час этих людей – смогут очухаться! В конце концов, стишки надоедают – до ладонью по горлу – до зарезу! И тем, кто пишет и тем, кто слышит. Остаются «пустые жесты над пустыми кастрюлями». Старость. Старуха. Старик. Разбитое корыто. Мёртвая золотая рыбка на дне корыта. И поток стишков. Из которых остаётся только: «Сдобром», «Степлом». И годы на ветер, груды не читанных стихотворений подлинных поэтов всех времён и народов – владельцев чары, словесников тайны. Но иногда и одного мага, одного мига будет достаточно, чтобы прозреть и оглянуться на «бесцельно записанные в столбик годы», чтобы почувствовать что-то за пределами всех мыловаренных прелестей и гадостей пространства стишков. Душа может вспомнить о своей тайной стороне, о потаённом своём взлёте, который начинался в детстве и юности, начинался ещё с Пушкина и Лермонтова и лишь потом, в годы российского квази капитализма, в проклятую эпоху Публичного дома "продажной любви к поэзии", в годы всенародного презрения к поэзии и поэтам в пользу «авторов, пишущих примитив с душой», в годы объявленной свободы от искусства поэзии – когда каждый второй увлёкся дешёвкой – простотой, хуже воровства и греет амбиции, наслаждаясь «с теплом» у батареи центрального отопления всероссийского ража писательства, превратился в творческого обывателя, участника потока в никуда.
Без способности, без страсти к заворожённости – нет гражданина поэзии – ни в качестве поэта, ни в качестве читателя. Вместо сияния заворожённости – зияние поверхностных строк и глаз – вот главный признак нынешней околопоэтической тусовки. Но если мне повезёт вырвать из лап отбываловки хотя бы одного человека – жизнь будет прожита не зря, поскольку этот единственный человек – оставит «круги на воде», возродит себе и другим детство, тайну, чару вхождения в новый мир – в мир божественный, а не в человеческий отстойник, в котором пенсионерки духа и уха водят спицами слов по пустому воздуху впечатлений, а пенсионеры молодости хватают на лету желание писать, «читать» не умея.
Тьмы «низких истин» стишков никогда не перевесят «возвышающий обман» поэзии. И в деле всероссийского одиночества поэзии, когда на сто прочитавших получаешь одно «спасибо», в лучшем случае, это не важно, важно отдавать всё без остатка, делиться всем сердцем и опытом с теми, кто ничего кроме ненависти и недоверия не обещает взамен. Время – честный человек - всем отмеряет по запросам и порывам.
И всё-таки, литературная работа – это не «степлом» на «сдобром», не конкурс на выявление "победителей над поэзией", это размышление и доверие, это преодоление собственной поседевшей односложности и это попытка признания в том, что поэзия – есть нечто большее, чем, например, даже самое распрекрасное и пожизненное времяпрепровождение на сайте стишков.
Рубрика произведения: Поэзия -> Поэтические манифесты
Свидетельство о публикации: izba-2022-3427562
© 15.11.2022г. Вадим Шарыгин
Урок 9
Как надо реагировать на критику
Моё стихотворение : "Варсонофьевский, 7"
Варсонофьевский переулок являет собой средоточие ужасов послереволюционных репрессий, кровавых казней ВЧК-ОГПУ-НКВД невероятных масштабов. В подвальных помещениях гаражей автобазы, по разным данным, было расстреляно от десяти до пятнадцати тысяч человек. В годы большого террора из этого двора ежевечерне выезжали груженые трупами десятки грузовиков, чтобы развезти покойников для тайного захоронения: на Донское, Калитниковское, Ваганьковское, Рогожское кладбища, в Бутово, в совхоз "Коммунарка". Очевидцы вспоминали, что ворота базы открывались только, чтобы выпустить очередную машину, а потом впустить ее обратно. После поездок машины тщательно мылись...
Призвание поэта - создавать поэзию, приращивать красоту слова и жизни. Но и выполнять гражданский долг : предупреждать новые поколения живущих о близости ада, всегда готового вновь задымиться там, где не происходит реального глубинного покаяния и осмысления на государственном уровне преступлений, например, сталинских времён, так называемых достижений на крови руками государственных палачей, а также поэт пестует вечную память по всем безвинно убиенным жертвам большого террора.
Стишок ненужный мне, до боли и доселе, —
Забрызгал вдрызг призвание моё!
В застенки лет упёрся голос и расселись
Поодаль — падальщики, ждущие её —
От кромки подоконника до всех покойников в затылок —
Расстеленную под расстрелянными ночь.
Ладонь чужая — статуэтки — на пол, об пол, жалок, пылок
Порыв проститься в голос, превозмочь
Лицом объятым дрожью — обыск, ордер, орды
Шагов по лестницам, ночной трезвон звонков.
И комом в горле Боже мой! И воздух твёрдый
От сокрушающих наотмашь кулаков.
Сияет золото. Зияют рты. Нет убыли убою.
По желобу: плывут окурки папирос,
Уходит кровь в Москва-реку... И «бог с тобою»
Здесь ни к чему, ну, разве только как вопрос.
Спит Варсонофьевский : украдкой, чутко, шатко.
И обезумевшее утро спать легло
На обнажённый пол, исхлёстанной лошадкой
Стоит душа, порезав вены об стекло...
Тела мягки. Легки мерцающие звёзды. В ночь сочится
Не кровь из шланга... Замывают тротуар.
И не забрызганные, обжигая водкой глотки, лица
Вдыхают, выдыхая, перегар.
Под видом жизни смерть живёт ночами в этом
Набитом мёртвой тишиною, уголке.
Лишь Варсонофьевский, окликнутый поэтом,
С безумным э х о м с м е х а, стонет вдалеке.
© Copyright: Вадим Шарыгин, 2021
Свидетельство о публикации №121111004863
Разбор произведения Вадима Шарыгина «Варсонофьевский, 7»
Здравствуйте, Вадим!
Прежде всего, стихотворение грешит переизбытком приёма гиперболы. Автор, видимо, считает, что сама по себе тема предполагает такой чрезмерный пафос и педалирование эмоций, но на самом деле есть золотое правило: чем сложнее тема, чем драматичнее сюжет, тем проще, точнее, отчётливее должен быть слог. Иначе получится вот такой эмоциональный перебор, как в Вашем случае.
Вот смотрите. «Забрызгал вдрызг» – это совершенно безвкусное словосочетание. Возможно, Вам как автору кажется, что Вы усилили эмоциональность каждого из слов, а на самом деле перегнули палку, и два слова, близкие по звукописи, соединяясь, звучат комично, в таком сочетании годясь только в ироническую или сатирическую поэзию. То же самое, даже ещё хуже, и сочетание «трезвон звонков» – это откровенно однокоренные слова, которые никак не подходят в качестве эпитетов друг к другу. Это даже не тавтология – это клонирование смыслов и образов, что в поэзии просто недопустимо.
Стихи должны так строиться, чтобы каждое последующее слово добавляло к предыдущим всё новые и новые смыслы и окраску, иначе это всего лишь подслащённая вода, вместо мёда поэзии заполняющая соты размера.
Такой же перебор и «сокрушающих наотмашь кулаков» – «наотмашь» и без того означает сильный удар, поэтому, когда Вы добавляете усиливающий эпитет «сокрушающих» вместо «бьющих», Вы опять перебарщиваете с эмоциональным фоном. Уж или «сокрушающих кулаков», или «бьющих наотмашь кулаков». Вам нравится играть звукописью, и, к сожалению, она у Вас превалирует над смыслом и общим настроением. Вы наверняка хотели как лучше, но опять-таки словосочетание «нет убыли убою» тянет только на скороговорку. Далее: «Лицом, объятым дрожью – обыск, ордер, орды». Опять эти нагромождения близких по звучанию и плохо сочетаемых слов «обыск, ордер, орды». Вы увлекаетесь, и получаются «орды шагов» – образ тяжёлый, нежизнеспособный совершенно. К тому же лицо не может быть объято дрожью – оно может быть объято огнём, например, а дрожь – это то, что происходит изнутри, а не вне. Выражение «расстеленную под расстрелянными» нужно должно переваривать, ибо куча аллитераций опять-таки оттирает на задний план смысл.
Сюда же и выражение «до боли и доселе» – если перевести «доселе» на современный язык, получится «до боли и до сих пор», то есть полная бессмыслица. Вы опять погнались за звуком, забыв про мысль. Именно отсюда же происходит и подоконник с покойниками – увы, в Вашем случае это звуковая игра, не обогащающая строку, а уводящая читателя в рассогласованные смыслы. Неудачно использован в предложении и порядок, при котором местоимение стоит впереди существительного: сначала «ждущие её» (и думай, кого это её?), и только через строчку пояснение про «ночь», когда читатель уже потерял нить развития сюжета. Ещё: Вы пишете «И «бог с тобою» Здесь ни к чему», но у Вас нет прежде таких слов, есть только «Боже мой!» – а это разные восклицания.
Гипербола проявляется и в нагромождении образов. Например, у вас душа стоит «исхлёстанной лошадкой», при этом «порезав вены об стекло». Ну какие вены у лошади? Как вообще обычно лошади режут вены? Какие вены у лошади-души? Этот тройной образ ничего не сообщает читателю, только затрудняет понимание и загромождает смысл. И дальше: «И не забрызганные, обжигая водкой глотки, лица /Вдыхают, выдыхая, перегар» Ну как лица могут что-то вдыхать? Как лица могут обжигать водкой глотку? Или слово «лицо» Вы употребили в значении «индивидуум»? Но это здесь не читается. В смысловом ряду с телами и глотками «лица» читаются только как передняя часть головы человека.
Вы хотите усилить – а получаете сгусток белиберды, уж простите.
Из замечаний общего характера: в стихотворении нет единой мысли, нет единого хребта, оно не связано в целое, рассыпается на части. Не добавляет гармонии и шатающийся размер. Это, конечно, допустимо, но при условии, когда будет соблюдена цельность всей композиции, иначе неровный сбивающийся ритм только добавляет внутренней дисгармонии. Эти удлинения и укорачивания строк у вас ничем не обусловлены, никакой художественной задачей, поэтому выглядят просто неряшливо.
Для автора стихов очень важен поэтический слух, который необходимо развивать. Развитый слух вырабатывает и вкус художника, а вкус – это, прежде всего, самоограничение, безупречная точность и, конечно, чувство меры. Вот этого чувства меры у Вас как раз пока и нет.
Валерия Салтанова
-------------------------------------------------------------
Мой ответ:
Спасибо, Валерия, Вам большое! Мне понятны Ваши аргументы и выводы, мне импонирует чёткость и обоснованность Вашего взгляда на этот текст.
Позволю себе не оправдание, но пояснение автора критику:
1. Да, я действительно предполагаю что данная тема оправдывает пафос — слишком много ужаса, ужаса необъятной степени, свершилось в этом месте в этом переулке. Как не прикажешь звонарю «поаккуратнее бить в набат, когда горят заживо в домах», так не заставишь поэта именно здесь придержать «педалирование» эмоций в расчёте на благодарный кивок критика.
Вспоминаются строки Бориса Пастернака в 5 главе «Спекторского», глава вводит в «действительность», в коей очутился герой и Пастернак, не считаясь ни с какими возможными упрёками в «пафосности» и «переизбытком приёма гиперболы», не жалеет красок для представления этой самой «действительности», откуда родом все непоэтические до корней волос люди всех времён и народов:
«Едва вагона выгнутая дверь
Захлопнулась за сестринской персоной,
Действительность, как выспавшийся зверь,
Потягиваясь, поднялась спросонок...
и далее:
«...Чем в этой колыбели мракобесья.
Урчали краны порчею аорт,
Ругались, фартук подвернув, кухарка,
И весь, в рассрочку созданный комфорт
Грозил сумой и кровью сердца харкал.
По вечерам, висячие часы
Анализом докучных тем касались,
И, как с цепей сорвавшиеся псы,
Клопы со стен на встречного бросались»
А ещё ближе к «Варсонофьевскому, 7» строка не убоявшегося «переизбытка гиперболы» Мандельштама в стихотворении «Ленинград» или "Я вернулся в мой город, знакомый до слёз: «и в висок ударяет мне вырванный с мясом звонок». Поэту важно передать атмосферу ужаса и страха этого времени.
Слог, конечно, может быть «проще и отчётливее», как советует Валерия Салтанова, но только наверняка имеется ввиду не «простота, хуже воровства», когда, скажем, не осенённые свыше авторы пишут фактически прозу, забывая о том, что поэзия, в том числе, превосходит прозу – выразительностью своей строки, в этом смысле, строка поэзии – несоизмерима по ёмкости и влиянии на сознание читателя ни с каким, даже самым выразительным, предложением даже самой талантливой прозы!
2. «Забрызгал вдрызг» — да именно «вдрызг», согласно словарям, в значении: совершенно, до крайней степени. И то что данная тема как бы забрызгала поэта до крайней степени, с ног до головы (кровью убиенных) истинная правда лично моего ощущения, которому, в данном случае, не приходится и не с руки как-то говорить «о вкусах» и «безвкусице». Безвкусица может возникнуть у непоэта, который не предполагает ту высшую степень «пафоса», которой охвачен поэт. Я лично на стороне поэта. у которого «набат», а не критика, у которого «педалирование».
3. «Вам нравиться играть звукописью... к сожалению она у вас превалирует над смыслом и общим настроением» – давайте разбираться, не доверяя голословности критика. Минорный и глубокий звук «о», аккорд «до минор», взятый в первой строфе, там где: ДО боли, ДОселе, ГОЛОС, МОЁ, ПООдаль... Этот аккорд не смолкает на протяжении всего звукоряда второй строфы, заметно усиливая тему страха и ужаса и общее настроение текста: судите сами:
вторая строфа продлевает ударность взятого «о» – О-быск, О-рдер, О-рды
ШаГОВ по лестницам, нОчнОй трезвОн звОнкОв. КОмом в ГОрле БОже МОй, ВОЗдух тВЁ(о)Рдый, наОТмашь кулаКОВ...При желании, при наличии поэтического слуха и доброй воли, можно расслышать великолепную, на мой взгляд, звуконосную линию, звучащую, буквально, до последней буквы стихотворения. Читателю, как и положено в произведении поэзии, надо потрудиться, провозгласить строки, чтобы оценить явленную поэтом взаимопомощь слова и звука в данном тексте.
4. «Трезвон звонков» — трезвон применим чаще всего к колоколам, трезвон может быть телефонов, но в данном случае, когда громкие настойчивые нажатия на звоночки на дверях тех, кто пришли арестовывать действительно укладываются в словосочетание «трезвон (чего) звонков (дверных)». Было бы желание, как говорится, а догадка найдётся! «Клонирование образов» сказано прекрасно, но я рассчитываю на читателя с более искромётной логикой мышления или с способностью к догадке. Беру грех на душу!
5. «перебор и «сокрушающих наотмашь кулаков» – «наотмашь» и без того означает сильный удар» – на самом деле «наотмашь», согласно всем словарям, это не столько «сильный удар», сколько, цитирую: «Размахнувшись, с силой отводя руку от себя», «сильно размахнувшись». То есть, данное наречие дополняет характеристику сокрушающего кулака – сокрушает наотмашь, значит, с размаху, отведя руку от себя – а это, в свою очередь означает, что бьющий кулак принадлежит хозяину положения – палачу, у которого есть власть перед тем, кого он бьёт, раз может позволить себе спокойно размахнуться, отвести руку и только после этого ударить – сокрушить кулаком. Поэзия требует точности от поэта. И от восприятия читателя, пусть даже временно ставшего критиком.
6. Что касается добавления по ходу текста новых смыслов и окраски: это как писала Цветаева: «если нет доброй воли к вещи, ни одна книга не устоит». Не удалось мне из рецензии почувствовать именно «добрую волю», то есть сбалансированную в оценке волю критикующего к пишущему. Наверное текст виноват, настолько вызвал отвращение, настолько показался примитивным, пафосным, что критик увлёкся критикой и перестал быть читателем происходящего в стихотворении.
7. «До боли и доселе» : да, именно так, как сказано, в смысле: и до боли, и доселе(до сей поры), до момента, когда возникла потребность к написанию стихотворения.
8. «Расстеленную под расстрелянными ночь» как прекрасно что в стихотворении читателю предлагается образ ночи как таковой — плоскость ночи лежащую под расстрелянными телами, вместе с ними, не грех читателю потрудиться в стихе, горжусь данной словесной конструкцией.
9. «Обыск, ордер, орды» — не считаю это нагромождением слов, напротив, краткий и ёмкий, как и положено слову поэзии ряд действий, переданных не глагольно, но теми существительными, кои не просто так созвучны, но отрывисты как всё происходящее с момента, когда «воронок» подъехал к подъезду до финального «Пройдёмте!». Именно «орды» подходят к шагам нквдешников, поскольку ассоциируют их шаги с нашествием, с вторжением. а не просто прогулкой вверх по лестнице. Жаль не оценку критика, а то что поэту приходится развивать восприимчивость критика на таком уровне восприятия.
10. «порезав вены об стекло» : душа может «стоять исхлёстанной лошадкой», но это же не означает что она ею стала, не так ли? Поэтому «вены об стекло» относится к душе в лошадь не превратившейся)) Мне кажется или так оно и есть: аргументы критика всё больше напоминают придирки?))
11. «обжигая водкой глотки, лица вдыхают…» : не понимаю что здесь не понятно: есть лица у палачей, у них глотки имеются, которые обожжены водкой, пили во время расстрелов много, по их же собственным признаниям, поэтому лица (плачи то есть или лица палачей) перегар и вдыхали и выдыхали. Проспиртованная атмосфера подвала гаража была, в котором расстреливали.
12. Размер стихотворения. в отличие от палачей, не «шатающийся», а чередующийся» — чередуется ускорение ритма и замедление, поэту важно чтобы читатель приостанавливал бег по строчкам, затем, снова ускорял, чтобы читатель в данном стихотворении работал, как бегун на дорожке с барьерами, тогда только кажущийся «пафос», возможно, уступит место тяжело прожитой ночи, одной единственной в этом месте, в этом переулке…
Итого:
свою благодарность критику за откровенное мнение сопровождаю своим значительным несогласием с трактовками критика и самим подходом критика к тексту, подходом, в котором, на мой взгляд, не просматривается традиция сбалансированной, а главное «вопросительной» оценки, когда вместе с собственным мнением успеваешь задаться для себя самого и всех, кто прочтёт рецензию вопросом, типа: «а каков в данном случае был авторский мотив» для того или иного решения, словоупотребления и т.п.
В любом случае, воспринимаю данный обмен мнениями между поэтом и критиком, как замечательную часть литературной работы и обязуюсь вернуться не раз ещё к высказанным по этому стихотворению замечаниям. Разойтись во мнениях с таким профессионалом своего дела, каким является Валерия Салтанова, наверное, плохой знак, но если даже диаметрально противоположенные мнения сторон аргументированы, а взаимоуважение и добрый настрой сохранены, то в остатке только благодарность и приятие!
---------------------------------------------------------------------
Урок 10
Современная непоэзия. Анатомия деградации.
Беспощадная и безволшебная общага имени Стишков. Безмятежная и бездонная страна Поэзия. Они находятся рядом – только руку протяни ... на расстоянии пропасти, на дистанции переоценки ценностей, в шаге (размером с жизнь) находится страна Поэзия от общаги Стишков. Не пропасть, но лопасть падающего самолётика Сент-Экзюпери отделяет их друг от друга. Разделяет их на подкрашенную красную воду и пролитую кровь. На бурю в море и бурю в стаканах с водою. Пропасть совести, восприятия и восприимчивости пролегла между стишками и поэзией. Они существуют на одной планете, но в разных вселенных. Моста через эту пропасть нет? Мост есть.
Он состоит из нескольких движений души:
Первое движение:
Прекрати строчить стишки, читать и почитать стишки.
Второе движение:
Узнай и сформулируй для себя принципиальное отличие стишков от поэзии.
Третье движение:
Познай поэзию жизни.
И всё? Да, это всё. Но это «всё» не выполнимо для абсолютного большинства обитателей общежития стишков. Житие Поэзии не соизмеримо с житухой стишков не потому что не могут, а потому что не хотят. Республика Поэзия собирает своих уцелевших граждан, прячет их от разгула злой воли к добру многочисленных, господствующих хозяев современной жизни – страшных до ужаса, до дрожи в деяниях и помыслах своих – навечно временных людей – людей со стишками, сама жизнь коих превращается в огроменный стишок, в кусок досуга, развлечения на кольцевой линии метрополитена судьбы. У роялей – сегодня и через год, и через десять лет – то же, что и раньше, одно и тоже – один уровень восприятия, один уровень стихосложения, один уровень общения, один уровень молодости, зрелости и старости...Мёртвая жизнь. И нет средства и способа превращения общаги в страну, или стишков в поэзию. Пока сам человек не поймёт что-то очень важное, пока сам человек со стишком не выведет себя из рифмованного досуга, никто и никогда не сделает это за него.
Но несмотря ни на что, надо помогать – равнодушным и ленивым, беспощадным и подлым, бестолковым и бестактным, бездумным и беспомощным. Поэты всегда остаются на мосту, на посту Вечности, всегда готовы переправить беглецов из Империи земноводных стишков на территорию неба страны Поэзия. За это поэтов – гнобят и убивают, травят и обесценивают их труд, обескровливают, обессиливают, не моргнув глазом, подмигнув сподручным по истязаниям. Чтобы не смели напоминать о ничтожности, чтобы не спасали никого, не лишали ленивых и развлекающихся на досуге, чтобы не осушали родное болото, засасывающее в свои зловонные недра целые поколения любителей прекрасного.
А если представить себе, что кто-то всё-таки решился на побег из мира стишков, как именно поступить такому человеку, что делать, когда вокруг, вокруг да около одни стишки, жизни-стишки, восприятия размером со стишок, когда всё что есть – болота для засасывания, общаги для словесных работяг, пишущих правду-матку, злобу дня или поток сознания, не отягощённый нюансами искусства?
Переход в страну Поэзия начинается с читательства. Надо научиться читать, надо стать читателем с большой буквы – читателем, для начала, произведений лучших поэтов прошлого, в том числе поэтов Серебряного века, дерзновенно посягнувших на саму вершину колдовского очарования Языка. Надо всё больше и больше читать произведения поэтов, прошедших проверку временем. Читать вслух, провозглашать строки, вырабатывать привычку чувствовать смысл. а не предметные значения слов, притормаживать разум, который пытается сразу всё понять и объяснить, и одновременно с этим, отпускать на волю интуицию, воображение, погружаться в тексты поэзии, как в омут с головою окунаться, бесстрашно и доверчиво, магия поэтического слова на то и магия, что сама овладеет всем существом доверившегося ей человека.
Далее, надо прекращать баловство стишками, даже если кажется что что-то иногда выходит вроде бы как не так уж плохо или даже как бы хорошо и соседи по разуму хвалят. Но не доверять «соседям по общаге», они сами такие же, с таким же уровнем восприятия, с таким же пожизненным досугом и отсутствием переоценки собственных ценностей. Итак, надо волевым усилием прекращать собственное стишкописательство, сворачивать это безнадёжное дело до минимума, осознав что в искусстве постижения нового уровня сознания, в том числе в искусстве поэзии – нет даже второго сорта, есть только первые, только лучшие, только поцелованные Богом, обладающие природным даром слова и свершившимся по обстоятельствам жизни усердием, дающим вкупе, высочайший уровень – такой, который даже в своих не самых удачных произведениях не соизмерим по высоте с самыми расхваленными, популярными стишками, которые в лучшем случае, побеждают в конкурсах. Поэзия побеждает Время и временных. Нужна предельная честность в самооценке творчества. Нельзя просто сказать себе, что я пишу вроде бы то, что мне нравится или нравится завсегдатаем общаги стишков. Надо максимально стабилизировать и конкретизировать своё представление о поэзии, сверив его с опытом постижения поэзии лучших поэтов прошлого, и провести «момент истины»: то есть, дать себе ответ самому: я пишу на уровне лучших поэтов прошлого или чуть хуже? Если «чуть» хуже, значит, значительно хуже, значит, это макулатура, которая захламляет пространство личное и общественное и отдаляет прямым образом от поэзии, а не приближает к ней. У поэзии, повторюсь, нет второго сорта, который вроде как, в овощах, например, или в яйцах, не брак – в поэзии «второй сорт» – брак и враг. Чем раньше это поймёт пишущий, тем больше шансов обрести гражданство поэзии, вырваться из общаги досуга со стишками.
Чтобы ничего в себе не менять, чтобы не заботиться о поэзии как таковой и пожизненно холить свою относительную причастность к поэзии, отработаны несколько великолепных отговорок, типа:
1. Никакой поэзии нет, «каждый пишет как он слышит», «на вкус и цвет товарища нет», «сколько людей, столько и мнений», «мамы разные нужны, мамы всякие важны» и т.п.
2. Главное – душевность, искренность порыва и не важно, что душевность будет, например, примитивна до глупости в слове и слоге, будет коверкать суть и смысл, главное писать «от всей души», даже надпись на заборе, написанная от всей души есть поэзия (забора).
3. Не надо, дескать, слушать этих поэтов, «мы – сами с усами!», они только разделяют людей на нас (душевных) и себя (избранных) и лишают нас шанса, ничему не учась, ничего не меняя, добиться признания, а наше признание налицо – тысячи «лайков» от участников общежития, сотни хвалебных откликов от «простых» людей. А эти так называемые профессионалы, они нас презирают, они высокомерны, они нам плохого хотят, они только пиарятся в наших стойких рядах, не допустим, не простим. «Каждая кухарка может управлять государством!»
4. Поэзия, мол, – дело наживное, пишешь-пишешь годами, клепаешь стишки, сытные, нужные людям, как пельмени, а в один прекрасный день, бац, вдруг, ёксиль-моксиль, вышел из-под пера шедевр, взяла да и получилась, поэзия проклятая! Надо просто тусоваться, активно трепаться о важных делах, которых так много каждый день, помимо всякой там «поэзии», надо просто писать по вдохновению, ни о чём не задумываться, ни каким искусством не заморачиваться – и всё как-нибудь само собою получится! А не получится, ну так и что, для моих стихов всегда найдутся те, кому они понравятся, а большего мне и не нужно.
5. У меня – замечательные стихи, сходу понятные, приятные, кому-то нравятся, их надо иногда только чуточку отшлифовать и всё, я пишу – никому не мешаю, пишу для себя, правда, постоянно публикуюсь, книжки издаю, ну и что, не хочешь не читай, не покупай, я же себя никому не навязываю, просто пишу, потому что у меня сильная в этом потребность, мне так легче и интереснее жить. Что с того что появились несколько десятков, сотен, тысяч моих публичных стихотворений, в конце-концов, это просто мой дневник, мой способ общения, мой способ бегства от одиночества и жизненных проблем. Если мои стихи помогут хотя бы кому-то одному, такому же как я, то что же в этом плохого!
6. Я пишу, дескать, не идеально, но простым, понятным языком, такой и должна быть поэзия – простой и понятной, чтобы «простому» народу помогала преодолевать трудности жизни. А всякая там «высокая» поэзия – только усложняет мозг, заставляет его работать на полную, а зачем, жизнь понятна и проста, и слово о жизни должно быть таким же. Нас таких простых – большинство, нас миллионы, десятки миллионов – мы потребляем обувь и чувства, утюги и водку, шашлыки и сериалы о ментах, мы – хозяева жизни, потребители жизни, которым на досуге надо иногда расслабиться – для этого и существуют специальные сайты – со стихами или без стихов, на которых мы чувствуем себя людьми уважаемыми, значимыми, мы общаемся, прочищаем глотки, участвуем в конкурсах под девизом «Выберем лучших из худших!», мы звёзд с неба не хватаем, нам достаточно лампочек по коридорам и прожекторов в зонах отдыха, и не наша вина в том, что все вокруг становятся всё тупее и тупее, все равнодушнее и ожесточённее. Мы в своих стихах втемяшиваем, каждый божий день, просто и сердито, – и прелести осени, и злобы дня, и любовь до гробовой доски, и как хорошо светит солнце летом и как хорош мороз по коже зимой, мы пишем всё подряд обо всём на свете, с запасом на прочтения на десятилетия вперёд хватит, мы аккуратно вдалбливаем своё «доброе, вечное» в головы всех, кто подвернётся под руку и не наша вина в том, что страна превратилась, в значительной степени, в лежбище лентяев, проходимцев, в целом всё хорошо, а будет ещё лучше! Не наша вина, что нас читают только такие же как мы поэты досуга, мы читаем и наслаждаемся стихами друг друга, нам хорошо и нечего нас учить как жить и писать, мы сами всё знаем!
--------------------------------------------------
В общем, для того, чтобы ничего не менять в себе и в своём отношении к искусству поэзии – есть целый арсенал «убедиловок». И все стараются, как лучше. И как у Райкина, с перекошенной спиной, вопрос с экрана в зал: «Я вас спрашиваю: кто сшил костюм?!» А ему в ответ: «К пуговицам претензии есть?»-Нет! Пришиты насмерть, не оторвёшь! Но всё-таки... кто сшил этот ужасный костюм нашей полностью деградировавшей во всех областях российской современности?
-----------------------------
Поверх времён раскрывает трагедию людей со стишками великий Михаил Лермонтов в концовке стихотворения "Дума":
"...Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом".
1838 г.
NB!
Главная помощь Поэзии со стороны каждого участника всякого околопоэтического сайта – постараться изо всех сил не написать в течение – каждой минуты, каждого часа, дня, недели, месяца, каждого года – ни одного стишка!
А если и написать, то – в стол, без публичных публикации.
А если и с публичностью, то хотя бы – на заборе, на стене туалета, на асфальте, на песке, на воде вилами и т.п.
К кому относится вывод Марины Цветаевой : «Враг поэта называется – все. У него нет лица»? Это сказано обо всех людях со стишками, участниках околопоэтических сайтов и проектов, которые не являются в полной мере – ни читателями, ни писателями – ни богу свечка, ни чёрту кочерга!
Главная задача для каждого человека со стишками и его каждого, ускользающего сквозь пальцы, момента жизни – успеть стать ЧИТАТЕЛЕМ ПОЭЗИИ, научиться читать, то есть, по большому счёту, постигнуть тайное очарование поэзии, практически мгновенно распознавая её в потоке хороших и плохих стишков!
Почему именно человек со стишками является главным врагом, гонителем поэзии и поэтов, главным могильщиком искусства поэзии?
Дело в том, что публичные стишки. поставленные на поток – это не просто поверхностные, лихо сварганенные, бездарные опусы в столбик и в рифму. Это вершина падения стиля и степени восприятия человека как такового. Это показатель его высочайшего неуважения, презрения к уже состоявшейся голгофе поэзии и поэтов. Стишки пишутся, буквально, на костях и крови поэтов прошлого и нынешнего (каждого современного) времени.
«Пишущие стихи в большинстве случаев очень плохие и невнимательные читатели стихов; для них писать было бы одно горе; крайне непостоянные в своих вкусах, лишенные подготовки, прирожденные не-читатели — они неизменно обижаются на совет научиться читать, прежде чем начать писать. Никому из них не приходит в голову, что читать стихи — величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почтенно, чем звание поэта; скромное звание читателя их не удовлетворяет и, повторяю, это прирожденные не-читатели...»
(Осип Мандельштам)
Горбатого – могила исправит. Человека со стишками – не исправит ничто и никто. Только он сам может изменить своё место и отношение к поэзии и поэтам. Человек со стишками – может быть вполне добросовестным тружеником по жизни, вполне безобидным человеком, хорошим другом, семьянином, профессионалом своего дела, начитанным и склонным к активному культурному досугу. Но при этом – не иметь ни малейшего представления об отличии поэзии от суррогатов – от хороших и плохих стишков; бесчестным по отношению к уровню собственного творчества и безмозглым для осознания факта массового захламления пространства поэзии бесчисленными публичными опытами и экспериментами сочинительства в столбик.
Человек со стишками – это культурный обыватель, который годами может сохранять «у рояля – тоже что и раньше», то есть переливать из пустого в порожнее второстепенные и вовсе никчёмные моменты жизни и пути поэзии, подменяя постижение поэзии досугом на её костях и крови.
Человек со стишками – чтит в своём сердце пролитую кровь поэзии прошлого, выкладывает цветами могилы загубленных их современниками поэтов и в худшем случае являться недругом поэзии, а в лучшем случае оставаться пожизненно её не другом - равнодушным наблюдателем её забвения, поругания и пропадания пропадом поэтов каждого времени, поскольку, не разбираясь в поэзии, не догадываясь о высокой себестоимости написанных поэтами произведений, увлекаясь собственным стихослагательством и активным пустотелым общением с братьями по разуму, человек со стишками – каждый божий день так или иначе участвует в гибели поэзии, в превращении её в приятную безделицу, в часть культурного досуга.
Трудно переоценить урон, который наносит человек со стишками – всему искусству от бога и правде его. Нет страшнее и ужаснее на земле людей, чем люди со стишками. Именно поэтому, поэт Марина Цветаева назвала их «врагами».
Убивают саму память о поэзии. Переиначивают её суть и смысл. Не ведают что творят. Годами. Десятилетиями. Вколачивают, с любовью, гвозди в крышку её гроба.
Подумайте обо всём об этом.
Пожалуйста.
Бездарные, остановитесь!
Людям со стишками, посвящается...
Объятая словами, ночь горит
И пламя голоса разносит ветер хладный.
Между гранитной скорбью свежих плит
Протоптан путь... И будьте вы неладны, –
Безудержные мусорщики дней! –
Под грудой хлама слово вековое
Погребено. И стала тень длинней
Распластанной, как рухнувшей секвойи,
Поэзии – по сукровице лет
Священность тайн – и волоком, и скопом,
Ногами продвигают, в грязный плед
Укутав гибель, и по горло вкопан
В суглинок кладбищ – каждый божий звук,
Расстрелянная кровь, согрев аорту,
Фонтаном бьёт в глаза, в раскос разлук,
Но пальцами к поэзии, как к торту,
Припали! Руки тысяч поварят,
Встряв, в варево в котлах и в запах пота!
О вылизанных пальцах говорят
Над выхлебанной плоскостью компота.
Объята ночью : пустошь городов,
Коморки слов и чувств кондовых срубы
Поэзия напрасна – вся! – из вдов,
Из вдоволь высушенных снов, и грубый
Замах рубанка : над заминкой стрел
Ночующих лучей, в горниле взгляда,
Когда не ведаешь куда смотрел...
И облику весны ещё не рада,
Объятая округлым остриём
Нездешность речи – чудная потеря!
Давайте-ка в ладонях соберём –
Отсутствие всего, не вдруг не веря,
Потокам и конвейерам из строк:
Бездарные – повсюду, но объята
Словами ночь, лишь чуточку продрог
Горящий голос, Господи, расплата
За солнце, как всегда недалека,
Но разве численность бездарных значит
Хоть что-нибудь?! Спокойны облака.
И взмах руки вослед, вот только начат...
© Copyright: Вадим Шарыгин, 2022
Свидетельство о публикации №122013106132