Чтение голоса

Здравствуйте, граждане поэзии, мои в веках братья и сёстры, земные небожители или жители параллельной Вселенной, практически неизвестной земноводным, обыкновенным, неимущим в поэзии слов и поэзии жизни, находящимся на её поверхности, остановившимся в постижении поэзии людям!

Сегодня, в представленном произведении, мы с вами попытаемся совершить погружение в «голос чтения» или в сложную комбинацию различных, сменяющих и дополняющих друг друга ритмов, в мелодику самосоздающегося языка.

Поэзия, как известно, это перевод с небесного, например, на русский. Поэт, превышающий и побеждающий Время, заменяет или устраняет привычное людям чувство времени и воссоздаёт новые вещи и явления – несоизмеримо более грандиозные по своему составу, объёму и возможностям, чем известные вещи и явления «трёхмерных людей», поэт оперирует и пребывает среди вещей, предметов и явлений, среди участников реального мира – то есть, например, переводит время в пространственную категорию. Возникают и главенствуют новые смыслы. Это звуконосные смыслы, превышающие по своей значимости – все так называемые видимые смыслы или смыслы близкие к прямым значениям, назначениям слов, все смыслы лежащие на поверхности содержания.

Мне, «поэту из прошлого в будущее», загорелось уподобить текст или язык произведения – явлению природы, которое люди называют «облака». Облака имеют форму, но эта форма так постоянно и так неуловимо меняется, что её можно назвать условной. Облака меняются, движутся в небе или в нашем осознании «неба» в нашем представлении неба, на полотне нашей «кинохроники будущего» через «киноаппарат головного мозга», все видимые «сюжеты облаков» движутся вроде бы очень медленно, но, при этом, всем известно, что стоит только снять взгляд на пару секунд и перед нами уже «другое» облако, другая картина или то же самое облако, но видоизменённое до неузнаваемости. Всё это происходит с так называемой замедленной быстротой. И служит чрезвычайно полезным примером или упражнением для расширения нашего восприятия. Слова или язык стихотворения уже как будто, да, так и есть, не поспевают за мыслью, меняющей «декорацию», но и авторская мысль, в свою очередь, не поспевает за возможностями приоткрывающегося мира четырёх и более измерений – реального мира, который, собственно, и представляет читателям поэзия. И только звук, голос слова – слова, строки, словесные отрезки, только голос, ещё как-то успевает за «скорописью духа» присущей новому или высшему по отношению к человеческому состоянию сознания.

Но, в отличии, скажем, от музыки, от музыкальной инструментальной композиции, в отличии от бессловесной мелодии искусства музыки – произведение искусства поэзии, как бы называет или именует возникающую, сквозь звуки, реальность, «переводит» или транслирует в сознание гражданина поэзии или профессионального читателя поэзии – «звуконосные словесные облака» со всеми их метаморфозами, со всей их «условной определённостью», сохраняя лейтмотив содержания, как рельсы для различных по форме и назначению составов передвижения сознания. Просодия такого словесного движения имеет форму спирали, виток за витком, возвышается к некому утверждению о жизни, о мире, виток или звуконосный отрезок представляет собою линию, своего рода железнодорожное «плечо» или дистанцию между станциями, между сменами бригад, дистанцию между вдохом пространства и выдохом звуком живущих строк, состоящую, в свою очередь, из сплочённых в мотив языковых точек или языковых интонационных акцентов, и одновременно с возможностью перехода «пассажиров и машинистов чтения текста» на новый уровень, на следующий виток просодии, сохраняет для них движение по кругу на поверхности содержания, подчёркивая тем самым вечность каждого отдельного момента – в частности – вечность каждого поэтического слова, строки, словосочетания. И все эти «отдельности» содержат в себе всё целое и вместе с тем, остаются его частями.

Эти свойства мира причин или реального мира, мира превышающего все потуги человеческих наук, все современные интерпретаций древних религий и учений – являются сознанию в Языке – языке поэзии – неком таинственном устройстве, «генераторе зачарованности», генерирующим начало существования в сознании мира, который до этого находится лишь в потенциале. Правдоподобный вымысел поэзии – метод познания мира, каков он есть. Но высший пилотаж для сознания – это улавливание и обретение сознания-интуиции, когда возникает мгновенное понимание, постижение сказанного, как бы само по себе, становится ясна и прозрачна вся ценность текста произведения искусства поэзии, или все ключевые всплески, даже не обязательно предусмотренные или вложенные изначально автором, – обретают главенствующее положение поэтические детали или нюансы, те самые «лингвистические нюансы», из которых, как говорил Бродский, и состоит вся поэзия.

Данный текст, как впрочем и текст любого произведения поэзии, надо всенепременно провозглашать, то есть прочитывать вслух многократно, к нему надо возвращаться после определённой паузы, находясь в свободном от предубеждений и недоверия поэту и поэзии состоянии, с ним надо сработаться, сжиться, породниться, надо принять его на себя, вобрать его в себя и тогда только, может быть, свершится таинство обретения присутствия или возникновения достоверности реального, то есть не обусловленного выживанием любой ценой мира.

Желаю всем путешественникам и первооткрывателям «новых земель» сознания удачи в пути!

Ваш,
один из лучших поэтов данной современности,
Вадим Шарыгин

Чёрно-белого цвета встречи
взгляд мой слышащий услаждая,
Как с размахом серого кречет
По-над небом парит, литая

Начинается монотонность монохромного ликом лака
Расползаешься, вдруг, улыбкой – губ, а хочется просто плакать.
Начитаешься : многотомность, без мелка на асфальте – мелка!

Дождик кончится, к счастью –
на пол
устремилась из рук тарелка...

Звуком с'осны подступают к волнам – море шёпота, море крика.
Звуконосно повелевая оркестром, дирижёр стронул нежность Грига.
Прояснит – всё о чёрных днях, глядя в точку – белый лист – это парус с лодкой.
Вместо рук – кости – ими с ураном тачку, кровь вскипевшая станет сладкой...

Жизнь весенняя, как проливающая свет на тьму, книга...
Фиговый листок, фиговое дерево и просто...фига.

Чёрно-белая чайка – это
Погружённые в лоно шторма ночного:
Взмахи крыльев и волны валом, надвигающиеся снова и снова...
Это впавшая в блажь планета.

Чёрно-белые мысли,
доживающие до понедельника,
в котором взгляд, вдоль ребристой многоэтажки ввысь,
ищет в деле любви – подельника.

И находит – меня и тебя без себя, и ещё кого-то!
Неужели закончилась на поэзию пропасти – лопастей квота?

Чёрно-белая дымка окурков, втоптанных в смрад «вохры»*
Беломоро-Балтийского канала, наконец, доконала
Представление ребёнка о счастье – перешла в охрип,
вбивающего гвоздь в подкову двери коновала.

С добрым утром, вас,
перегороженные гидрой плотин, реки!
На столе развёрнут «Плотин»
и другие перелистываются греки.

И как галерник, невольно о воле мечтающий,
о звякающей кандалами темени трюма,
Моя строка чёрно-белая, каналья, та ещё,
прячется, не желая прозябать угрюмо!

«Weiter, weiter», – милая – «Дальше, дальше!»
Чёрной вкрапинкой в белой фальши –

Оставайся, жди, может, кто-то,
Размахав дожди по болотам,
Проблеснёт в веках, громом скатится
С гор в долины слов, в белом платьице
Разглядит её – жизнь далёкую...
Над птенцом своим клювом клёкую,
Притулив гнездо вровень с облаком
С исчезающим белым обликом...

Чёрно-белого цвета – обрушаются под ковшом
Большой медведицы, нет, экскаватора,
Где торсы червей соразмерны экватору –
Шестидесятые – да, в двадцати верстах световых
От упавшего Мандельштама в скрученных жил жмых;

От Цветаевой, свезённой в яму, левее крестов,
В тени вырванных смерчем кустов и нахлынувших багрянцем крови рябин,
Пока какой-то спокойный чтец строк снаряжает выстрелами карабин –

Кто-то из ныне живущих
В массовом месиве гущи

Времени,
Временные,
Ударами слов по темени,
Стараются лю- уу-бить нас, поэтов,
прежнего пуще...

Чёрным по белому прохаживается июньская ночь:
Меж хвоей и Хлоей, меж Петербургом и Ленинградом,
В которых, между Блоком и Блокадой, кажется, рада,

Не имея возможности спастись от рассудительности,
рассудок превозмочь,
Кожица, как бы, от сгоревшего в Семнадцатом гудка –
Заводского, невского, венского слегка...

В белом платье в чёрную толпу выходит грусть
о былом грядущем, ну и пусть...

О каждом в никуда идущем – в плаще, без зонта...
Пустотою какой, погляди, занята –
Вся исподняя сторона исповедального, казалось бы, стиха!
Ввысь рассказывай, но потихонечку стихай:
В вышине, в глубинах найденного тона...
Сколько нужно слов, какая тонна
Съедена словесного багета?

Только в тишине покоясь, где-то:

В мареве полуденных лесов и в пышном зное луговом
И в саванне с изготовившимся львом;
И в Сорбонне, в Иерусалима иерархии подножных плит,
В чёрном дне, который белой солью сути обелит
Истовый пророк – ни до, ни после –
Не случится явь, лишь свет, вынослив,
Меж горбов пустынных кораблей,

Вновь и вновь свершится, не робей,
Зёрна зла склевавший воробей...

Чёрно-белое вращается кино –
Сны о снах, закончившись давно,
Не оставят от тебя на камне камня.
Грохнет в переулке века ставня,
Вдребезги разбив стекло окна...
Ты вперед идёшь, душа, одна.
Никого вокруг на белом свете,
Чёрный дым гуляет по планете...
Белый пепел, белый парус, папирос
Белый дым, повиснет, как вопрос:
Ветром переполненная грива
Мчащихся к обрыву лошадей –
Жизни суть – трагедии игривой
Или горсть пожухлых желудей –
Жизнь – меж топотом и гривой?

Я вхожу в монументальность от Сикейроса Хосе Давида.
В чистом поле над Полем Сезанном – ничего ещё вам не выдал:
ни свинцовой отчётливости фото начала Двадцатого века,
ни скуластого императива флота, нацеленного жерлами в калеку;
ни огромных мускулистых рук, сгребающих жар горящих гр'удей,
Ни, тем паче, солнца круг, как зрачок, прилагающийся к Иуде!

В сердце, видишь, провёрнут ключ:
Ввысь поют цветастые фрески –
Гимн идущим! Мечтой могуч
Клич: «К оружию!», ветер резкий
Полыхает в расцвете снов
В чёрно-белом Шестьдесят пятом –
Мой художник настенных слов
Слёг в чугунном пальто, смятом...

Чёрно-белого цвета речи
отзвучали мои и вначале
Мне казалось, что мир наш осмыслить смогу,
Что кого-то спасу, на руках сберегу –

Только б смысл был, как коврик порога для обуви грязной,
Я так думал, но голос мелодии однообразной:
Майских птиц, капель с крыши, прибоя и кранов
В днища раковин Дома, в подвалах Агранов*
На крючок спусковой ловил лай револьвера –
Нажимал ритмично, в затылок...С верой
Запевал в старой церкви убогий пастырь
И на сердце строки наложили пластырь.

И кочует тишь в мире, будто в склепе,
Где ворует мышь щёк обвисших лепет...

*В данной контексте : «ВОХРой» называли отряды военизированной охраны ( ВОХР)
*Яков Саулович Агранов (Янкель Шмаевич-Шевелевич Агранов) — руководящий сотрудник ВЧК-ГПУ-НКВД СССР, 1-й зам. председателя ОГПУ СССР — наркома НКВД СССР