Канат над бездной

Шаг невесом. Качнуло.

- Устоять!

И каждый следующий – следом,

В ночь рассвета.

Как будто в голову – нагана рукоять –

Факт одиночества,

Над пропастью,

Поэта.

Семь футов счастья, как под килем, под ногой.

Канат над бездной, город, дорогой,

Запомни семицветный шелест шага,

Когда предутренняя воспаряет влага,

Ещё завешивая моросью мороку

Состарившихся будней молодых.

И бьют часы – до крови,

Бьют в поддых!

Моё шагание – речение речей –

Целующий сгорание свечей,

Организующий для вдоха проволочку...

Канат над пропастью минут уходит в точку:

Разбившиеся судьбы бездну отмеряют

Падением тяжёлой высоты своей

К вершинам неба –

В даль руки тянут, как слова, – слепые ослепительные строки,

Несведущие в буднях – что, куда написаны? И в ком,

Вдруг, совпадая с донной данностью созвучий,

Я окажусь с обратной стороны луны, с днём восковым знаком,

И песнь прольёт ночной покой певучий.

И встречи с расставанием – гурьбой, ордой, бегом...

И никого из наших нет кругом;

И тень от холода – на вертикали голых стен –

отбрасывает случай.

Молчит смотрение – в себе самом.

Сомом, не шелохнув глубины, замерла

Глухая оторопь пруда и клюв орла

На обносившихся гербах – чернеет страстью, во гробах –

лежат любимые и воздух смертно сжат

В груди, в глубоком сердце – зной, Вдруг, пара медвежат

Играют в дымке утра, в дебрях бора...

Вот каменные скатерти собора –

Дно высоты падения р е л и г и й – настелен пол...

Поверивший В е р г и л и й – нить к а н а т а

Прокладывал, от «Илиады» к «Энеиде» – путь н а к а т а

Отвесных волн на скалы, на песок...

Шагнув над пропастью, я сделался высок

По отношению к решению идти.

И сердце билось тихо, взаперти.

И обладал Язык– над темой – властью,

И ветер ночь мою сводил к ненастью...

Но кончилась надежда, день забрезжил сквозь раздумий пелену,

Сворачивая ковриком длину –

Между рождением и смертью – Смерьте, смерьте

Все обронённые на землю плачи! Что же,

Убористо заточены' в конверте

Чертей игривых ласковые рожи!

К порогу подступают : старость сути, немощь строк,

Я весь в плену – у заблуждения, продрог

Мир, возникающий во мне, из ниоткуда:

Далёкий отзвук беломраморного гуда.

Шаги звучат, в раскинувшемся лете...

В распахнутом в ноябрь кабинете,

Где полночь стрелки ждут, где никогда

Смех не звенел, не мчались к счастью дети,

Лишь лавой вздыбилась остывших лет страда...

Моё хождение над пропастью во лжи –

Слегка правдивой, только чуточку похожей

На жизнь людскую – в ливень, крадучись, прохожий,

Сближаясь с ночью, создавая миражи,

Снимает шляпу, мокрый плащ в прихожей...

А ты, читающий, мне душу расскажи,

Которая сопутствует – над пропастью стальной растяжке!

Канат укачивает шаг. Длит выбор века тяжкий...

Ты знаешь как идёт поэт над головой

Огромных масс людей и над тобой.

И скалит гниль зубную чёрт рябой,

Под росчерк отправляя на убой...

Я здесь, над бездною времён, к многоэтажке

Привязан путь – натянута судьбы стальная нить.

Не уберечь нам никого, лишь хоронить

Любимых, всех до одного, мы друг за другом

Уходим в землю и накатывает кругом,

Кругом распластанный, тишайший лунный свет,

Длит ночь, в такую ночь рождается поэт

И ветер, став посеребрённым лугом,

Покоится, вдали от дел, и сон согрет

Волной душистою, объявшей взмахи птичек.

Сквозняк досужих лет, лязг электричек,

Расхристанных угодий темнота;

И с сахарницы крышечка снята

Неспешно, старческой рукой, смахнёт с клеёнки:

Слезинки, крошки в рот, тлен похоронки,

И размешает кипяток, подкрашен чаем...

Мы крыльев Чайки уж давно не различаем,

Зашторив сцену чувств. В ночь занавес опущен.

Как навсегда оставит друга Пущин*

В заснеженной стемневшей зимней стуже,

Так и строка каната моего,

Над бездной смутных ощущений, станет уже,

Натянется до самого предела...

Как на читателей, поэтов – поредела

Седая жизнь! Как одиноко свищут фонари!

Ну, хочешь, всё на свете забери:

Весь сброд, бедлам, прогресс, все склоки

Не состоявшихся людей! Оставь мне

горсть миров и грусть

усталых строк, пусть стынут, пусть

Стихают, отдаляют, уводя

Меня под сень снегов, в покой дождя,

В бескрайние поля, в раскаты моря,

В кровавый отзвук громыхнувшей в дебрях двери!

В тот сон, в котором: лучше смерть, пусть,

гром средь неба ясного и звери

Всех континентов и времён, чем эта чернь – ленивой злой толпы

Зловоние, злорадного злословья кандалы!

Нет – обывательству! Поверхности малы

Для восходящих внутрь себя пилотов,

Для рук всплеснувших, для последних ланселотов –

Приют небесный, почерки записок

Предсмертных – прочь от прочих, всяких, каждых, типовых –

Мир достоверности – пристанище живых...

И горсть рассыпанных, чуть с краешку, «ирисок».

*Пущин постил Пушкина в Михайловском 11 января 1825 года

Свидетельство о публикации №123081404403