Гражданину поэзии

Никогда ещё, ни в какие времена не было в России так мало поэтов и читателей, как в нашу выхолощенную, поверхностную, поглупевшую, упростившуюся до безумия, функциональную в словах, мыслях, восприятиях и чувствах современность!
И так-то считанных граждан поэзии – настоящих или талантливых поэтов и читателей-ценителей с чутьём на поэзию сегодня встретить практически невозможно – ни на квази литературных сайтах-отстойниках, ни на страницах некогда уважаемых литературных журналов, ни в составе редакций, жюри конкурсов, редколлегий. Культура или высота речи, маломальское уважение к Голгофе поэтов, высота и глубина слова, как таковые, покинула пределы компактных душ, пределы культурного досуга абсолютного большинства населяющих землю земноводных современников, прежде всего тех из них, кто погрузился в раж писательства или графоманство и кроме стишков, своих и братьев по разуму, ничего не воспринимает и воспринять уже не в состоянии.

Ты да я, да мы с тобой.
Вот и все, кто остались у поэзии.
Это не гипербола, не поговорка для «красного словца», это буквальная, ужасающая, неотвратимая реальность нашей дебильной современности...

Поэзия принимает последний, неравный бой с обывателями со стишками, с населением культурного досуга, с фальшивым и поверхностным пониманием поэтичности как таковой.

Важен каждый читатель.
Каждый гражданин поэзии теперь – единственный.
Будем держаться!

Держать! –
рубеж последней обороны –
Где выпал снег на головы и кроны,
Где след простыл и зал пустует тронный...

На линии огня, в разгар свечей,
Под звёздами расстрелянных ночей –

Сдержать – в бетон закатанную
плоскость простоты!

У миллионов – помыслы чисты,
Но не способны слышать отголоски,
Далёких ливней шум, сошествие минут
На глубину дождя, и только холод плоский
Под занавес в ладонях разотрут.

Держаться!
Голосом остывшим
вечность крепла –

С достоинством, с улыбкой на губах
слагающего реквием поэта
Влечёт судьба и волоком согрета
Строка и беспощадная молва.

Цветаева Марина,
Как права!

Как одиночество – громадно, одичала
Душа, как оттолкнули от причала –
Поэзию, страну и корабли,
Как пустошь улиц кошками скребли,
До блеска натирая твердь л а т у н и
К открытию двухстворчатых дверей;
И мыслями янтарными т о н у л и
В туманах странствия, под грохот якорей...

Мечтая, мачтами отстав от берегов,
от низкой плоскости погасших очагов;

от изб, усадеб, дум сердешных...
И подхватили волны спешно
Изгнанников... Нас бросили об камни,
Чужие судьбы выдали. И давний,
Как пожелтевшая открытка «С Рождеством!»,

Потрёпан облик счастья, с торжеством
Посредственностей – всех мастей и рангов –
Смириться? Прорван фронт,
Чернь, хлынув ржавчиною с флангов,
Накатывает – тучной простотой –
И кровью хлюпает траншея под шагами...

Убиты все.
Людьми и их богами.

Лишь двое нас, читатель,
Ты да я...

Скажу тебе, ни слова не тая,
В последнюю минуту тишины,
Мы слабостью, как веточки, сильны,

Перемежав кровавые бинты
С весёлым погруженьем школьниц в банты,
Изгои в ногу маршей, эмигранты
Поверхности разрубленной страны,
Приверженцы напевной старины,
С мечтами мачт, на холоде и в зное,
Несём в руках исчадие больное –
Масс умопомешательство, в иное
Восходим состоянье вещества,
В сознание...

Колеблется листва...

Вглядись, в цветущий гул,
В котором самосоздаётся
Из впечатлений крох,
В высокой пропасти колодца,

Прозрачная, как смех ребёнка, глубина –
Тончайшей жизни лёгкая цена...

Там – наши:
Три сестры. Вишнёвый пышет сад.

Смеются дядя Ваня и Иванов.
И тень от ветра, покидая ткань диванов,
Укромно укрывает разговор :
О высоте с вершин осенних гор,
О дальней, предстающей ввысь дороге,
О человеческом несчастном, душном Боге...

Ты слышишь, друг мой,
Видишь землю неба,
Внутри себя...

Распластанная небыль:

Непобедима.
Неподвластна.
Невозможна,
как блеск кинжала,
не покинувшего ножны!

Смотри!

Насквозь пронзай скупое бытиё,
Пропитывая кровью поколений
Свой дальний взгляд,
И протяженье лени,

И годы, отданные всуе на закланье,
И многотонных жизней увяданье
Пусть будет знаком, памяткой, сигналом
О том, в каком безудержном и алом

Чаду, аду – живут...
Вокруг и около...

И над растерзанной душою
клювом клёкала

Судьба – с размахом чёрного крыла,
Смотри, как многих в землю забрала
Земная жизнь...

Не знали.
Не дерзнули.

Им вырывали из груди щипцами пули.
Им пели со святыми упокой.
И солнце восходило за рекой

Для новых мук, для бойни обновлённой,
И, заливая кровью горла клёны,
Есенин умирал –

Под гнётом твёрдоглазых со стишками...

А Мандельштама, волоком по Каме,
Уже тащили – дни грядущие и люди.
И голову Цветаевой на блюде
Народу подавали, пир горою,
Идёт, цветы несут отцветшему герою,

И доску лепят на расстрелянную стенку :
Лик в профиль, полочка с цветами...
Ломает строки обыватель об коленку,

И каждый день
Нас, волоком по Каме,
Лениво тащит – современник,
Каждый, каждый,
И только ты, оставшийся, однажды,
Остановился...

Ужаснулся...
На попятную
Пошёл...По небу волглой тропкой, вечной, ватною –

За Словом, как за кроликом Алиса
В страну чудес... Всплеснула вскрик актриса
На сцене в первом акте в Камергерском...

Внимай, читатель,
В этом тексте дерзком –

Где пустошь, глушь, пугающе похожи
На большинства раззявленные рожи –
Есть вдохновенная надежда на былое,
Есть ветер в гривах мчащихся коней!

Нас на земле людей –
осталось двое.

Держать! Держаться!
Выстоять. Сильней

Любить – в высоты Слова восходящих,
Не кровь младенцев, не стенанья матерей,
Не деревянный с ленточками ящик,
Но бригантины нарисованных морей!

Запомни голос строк моих,
Заполонивший голос стих,
Читающий, смотрящий вглубь и ввысь!
Мы – сдерживаем кровью чернь
И в снах отозвались –

На каждый крик души смертельной,
Уставшей, схоронившей, постарелой.
Я знаю, как душа твоя смотрела
На небо, в даль, я рядом был с тобой,

Там голуби взвивались в высь гурьбой,
И солнце нам глаза до слёз слепило,
И грохот свежерухнувшего спила
Стихал вокруг, средь сосен вековых...
Остаться выжившим? Как все?
Живьём? В живых?

Или по капли крови удаляясь в мир иного
Таинственного, шаткого, больного
В невыносимости тоски, где всё обнова,
Произнесения небесного расклада,
Стяжать величие падения? Ты рада,

Читающая жизнь, душа родная,
Расслышать млечный голос побратима?
Поэзия, как сон, неотвратима,
Невозвратима, но попытка перевода
С небесного на русский свершена.

Цветаеву увозит в смерть подвода.
Есенину, как голубям пшена,

На грудь цветы бросают, к обелиску
Седого Мандельштама – ставят, близко,
Вплотную – мусор и остатки от еды,
Стишки, стаканы, с ночи до среды,
От четверга до воскресенья, до обеда
Ждут чуда...

Обывательства победа –
На всём пространстве убиенных душ и слов,
И мыслей, и порывов, и слогов...

Лишь ты да я...
Сплошь, волны берегов
Шумят, разбившись, вновь штурмуя тверди
Остывших скал, и всхлипам арий Верди
Не верьте, счастье плачет под луною...

Читатель, друг,
С отчаянной, больною,
Высокой неизбежностью порога,
Стучится смерть разлук – в жилище Бога!

И всё-таки...
Счастливые поэты –
Людьми убиты. В тишину одеты
Осенние московские дворы.
У петербургской дружной детворы
Экзамены в гимназии – латынь...
Остынь, земля, душа моя, остынь
От злых предчувствий, предзнаменований,
Иванов, погостив у дяди Вани,
У трёх сестёр в саду, вовсю вишнёвом,
Остался с Чайкой, в чёрном фраке, в новом.
И продолжается глубокий разговор:
О том как славно пел на хорах храма хор,
Как год Семнадцатый, наставший навсегда,
На веки вечные, окутал города
И веси – пустошью, щемящей немотой...
О том, как луч струится золотой
Сквозь звуки реквиема
в комнате пустой...

P.S.

Неизгладимый,
осенённый красотой!