Взгляд

«Ищите прежде Царства Божия и правды Его»

«Много званых, а мало избранных» (Мф. 22:14)
«Если кто не родиться свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Ин. 3:3)
«Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф. 13:12)

Взгляд был блуждающий,
Не то, чтобы вольготен, но какой-то
Как будто голыми глазами : ясность, та ещё, –
И как рука стрелка, по миллиметру плоскость тишины
Вниз покидающая – будете стрелять? –
с искусной анаграммой рукоять
заряженного кольта,

Так, расставаясь с напряжением внутри,
моё присутствие срасталось с этим взглядом,
Который, ловко оседлав глагол «смотри»,
Располагал к себе – отсутствием в проклятом –
Тяжёлом мире гирь, весов и мер :
Смеялась, будто под щекоткою, округа –
Лучами, бликами и близостью манер,
Вместивших начинавшегося друга:
Доступность, такт, свободный выбор, миф,
Слагающийся исподволь, сподручно;
И тень качалась улыбающихся нимф,
И полдень с полночью стыл на часах наручных...

Взгляд прирастал : цветущим шелестом лугов,
Победной жертвою ферзя во чреве миттельшпиля;
Штаб Май-Маевского, оставив ночью Льгов, –
Взгляд углубил, как бы мерцаньем звёзд на всплесках штиля, –

Возлюбленную часть души всей Анны в Омске – смотрит в Адмирала
И вместе с ним под лёд, подкошен пулей взгляд – полёт, польёт
лицо слезой, вспорхнув на крыльях счастья,
в части касающейся чести, умирала...

Она смотрела вслед его шагам, в такт поступи конвоя...
Я понял : этот взгляд... им любят, смотрят, служат Небу – двое,
Идущие на смерть в шинелях на распашку, без заминки;
Им видят танго, вальс, взлетающий с пластинки...

И бархатный вагона с отречением в нём воздух спал,
Смежая тёмный взор в окно и дым, и Николая;
И вмёрзшую в Россию поперечность рельсам шпал –
Лелеял взгляд, покинутость по капле крови накаляя...

Но не было – ни бравых маршей в нём,
ни праведного гнева, ни обид, ни траурной до смерти схватки.
Всё было братским, будто кто краюхой жизни делится...
Казалось, матерь, среди голых внутрь стен,
касается чуть раскачавшейся с ребёночком кроватки,
Или в ночи глухой зашлась, слезами сироты казанской, девица

О ком-то вспомнив : маму, утро, губы в молоке?
Взгляд был дождём наполнен пополам с сухим вином
и смытыми дождём слезами тоже.
И тем, как тихо с нею мы спускались,
к той, тонущей в сияньи лунном, умозрительной реке;
И тем, как тихо, как под занавес судьбы
любовь становится дороже...

Не требовалось «верить» и креститься,
Чтить, почитать, молиться, каяться взашей!
Взгляд перелистывал, как бы крылами небо птица,
Картины памяти – завязочки пришей –
К улыбке во весь рост – ты никому не должен, дудки, –
Доказывать, и верить – лишь смотри:
Четвёртые горят над степью сутки,
И стёкла треснутого зрения протри,

Чуть удержав в руке очки, звучит: «По коням!»,
Взгляд на дыбы, вперёд и шашки на'голо, и с наглостью в село!
Вдогон погибели, погонам с горстью звёзд, погоням,
И времени, что всех нас замертво позёмкой замело –

Снегами с кровью, – и атакой с диким глоток рёвом,
Взгляд опрокинул лес винтовок со штыками, смял
Наш эскадрон и наградил ночлегом – с кровью кровом,
Гримасой клоуна во сне тревожном осмеял...

Неуловимая, с ослепшей немотою,
Сопровождала взгляд – податливость, молчал –
Глашатай правды и полоской золотою
Млел горизонт судеб в разгаре всех начал:
На трёхколёсном, на арене – рёв педали :
Медведь по кругу, дрессирован крупный план
Для броненосца, Эйзенштейну передали
От Куросавы – с сургучом во сне – Монблан..

Я падал опрометью, скоропись скрипела
На плотной плоскости исконной чистоты;
И совы ухали текст Гёте «А капелла»,
И кубки с ромом на Мартинике пусты!

А взгляд смеялся эхом в затхлой толще визга
Кровавых споров – храм Господень полон мух –
Дрожал от пота лиц и тыкал пальцем, близко
От бородавки на щеке, замедлив слух,
Какой-то в рясе, – спор раскачивал огарки
И тень от факела шла по ступеням вниз...
И как кайлом по мерзлоте в ночи Игарки,
И как ступня самоубийцы – на карниз –
Шла тень от взгляда : грохотала и дрожала,
А сам он – чист, свободен и далёк:
Порывом ветра – сметена во тьму Держава,
И об стекло разбился в пьесе мотылёк...
И тихо мёртвого ребёнка мать качала,
Неумолимая, с ослепшею слезой,
И взглядом в море – начиналась ночь сначала,
И кто-то гаркнул нищенке: «Слезай!»...

...Я всё стоял вослед, махал слабеющей рукой,
Максим Максимыч, как состарился, как дрогнул взгляд,
как застит очи расставанье навсегда!

Повозка уменьшалась вдаль,
и, бросив все обиды, бросился вослед ей,
пыль, боль да слёзы комом в горле встали.

Печорин, может быть, и Лермонтов, и тысячи других,
остывших душ, вот так, сольются с горизонтом... Лебеда

Покроет в рост штакетника – былое, думы и шаги,
и наши лица, будто не было на свете, вдруг, чужие руки нас,
сквозь сонм десятилетий паутин на чердаках,
в альбомах выцветших в грядущих снах листали...

И только этот странный взгляд...

С таким, пожалуй, слышат пение Пиаф,
вращающийся голос голый вдоль дорожек.

А может быть...
Камин растопит сам, слуг схоронив,
совсем заброшенный, чудесный старый граф...

А взгляд останется,

Как тихий свет поверх закрытых глаз,
Прильнувший к креслу, к мёртвой тишине,
и к памяти о той, которая ему всего дороже...