Винсент. Мёртвый сезон.

Легендарного, но не подлинного Винсента Ван Гога, как известно, создал ушлый немецкий галерист-искусствовед Юлиус Мейер-Грефе. Обладая бойким пером, Мейер-Грефе решил написать привлекательную для коллекционеров и любителей искусства биографию художника. Живым он его не застал и поэтому был «свободен» от личных впечатлений, которые отягощали современников мастера.
Он не сразу «нащупал» образ того безумного гения-одиночки, который сейчас знают все.

Сначала мейеровский Ван Гог был «здоровым человеком из народа», а его творчество — «гармонией между искусством и жизнью» и провозвестником нового Большого стиля, которым Мейер-Грефе считал модерн. Но модерн выдохся за считанные годы, и Ван Гог под пером предприимчивого немца «переквалифицировался» в бунтаря-авангардиста, который возглавил борьбу против замшелых академистов-реалистов.

Ван Гог-анархист был популярен в кругах художественной богемы, но отпугивал обывателя. И только «третья редакция» легенды удовлетворила всех. В «научной монографии» 1921 года под названием «Винсент», с необычным для литературы такого рода подзаголовком «Роман о Богоискателе» Мейер-Грефе представил публике святого безумца, рукой которого водил Бог. Гвоздем этой «биографии» стала история об отрезанном ухе и творческом безумии, которое вознесло маленького, одинокого человека, трудоголика, хорошо образованного в искусстве талантливого в самоотверженности труженика кисти на Олимп богов, в качестве непризнанного при жизни, незаслуженного гонимого ото всюду и всеми гения-самоучки.

Настоящий Винсент Ван Гог имел мало общего с «Винсентом» Мейер-Грефе. Начать с того, что он окончил престижную частную гимназию, свободно говорил и писал на трех языках, много читал, чем заслужил в художественных парижских кругах кличку Спиноза.

За Ван Гогом стояла большая семья, которая никогда не оставляла его без поддержки, хотя и была не в восторге от его экспериментов. Его дед был известнейшим переплетчиком старинных манускриптов, работавшим для нескольких европейских дворов, трое из его дядей успешно торговали искусством, а один был адмиралом и начальником порта в Антверпене, в его доме он жил, когда учился в этом городе. Реальный Ван Гог был довольно трезвым и прагматичным человеком.

Легенда о Ван Гоге: как миф про безумного художника, отрезавшего себе ухо, заменил его настоящую биографию.

Однако, правы ли «на все сто процентов» те, кто сегодня также лихо развенчивает облик и образ Винсента, как и Мейер-Грефе в своё время обоготворил его?

Истина, как всегда, где-то в глубине, на грани ускользания от поверхностного взгляда, доверяющего исключительно чужим мнениям. Истина глубже и трагичнее, и неподвластна оценкам всех, кто не проживает на себе жизнь в Искусстве.

Я. например, живу эту жизнь, по капли крови, каждый божий день, изнутри знаю что такое – путь к высотам Искусства, какую цену приходится платить, какое счастье содержит в себе трагедия этого пути. Поэтому, да, признаю, что Винсент состряпанный Мейером-Грефе и Винсент настоящий – совершенно разные. При этом, не всё так просто и однозначно. Да, конечно, следует исключать из сочинённые Грефе устремления Винсента «пострадать до изнеможения» за шахтёров, за всех жителей Боринажа, да, конечно, во многом всё было прозаичнее, без примеси фальшивой рефлексии, и Тео был крупнейшим артдилером, с которым у Винсента были договорные отношения : содержание в обмен на картины; и образован в искусстве Ван Гог был – дай Бог каждому, имел время и возможность изучать мировые шедевры. Так же не исключено, что Ван Гог собирался стать «преуспевающим бытописцем средних классов», таким, как его любимый Жан Франсуа Милле.

«Имея за плечами фундаментальное знакомство с историей и теорией искусства, а также с практикой торговли им, упорный голландец в двадцать семь лет приступил к систематическому изучению ремесла живописи.

Начал он с рисования по новейшим специальным учебникам, которые ему со всех концов Европы присылали дяди-артдилеры. Руку Ван Гогу ставил его родственник, художник из Гааги Антон Мауве, которому позже благодарный ученик посвятил одну из своих картин. Ван Гог даже поступил сначала в брюссельскую, а затем в антверпенскую Академию художеств, где проучился три месяца, пока не отправился в Париж».

Брат Тео «посоветовал Винсенту бросить «крестьянскую» живопись, объяснив, что это уже «паханое поле». И, кроме того, «черные картины» вроде «Едоков картофеля» во все времена продавалась хуже, чем светлое и радостное искусство. Другое дело — буквально созданная для успеха «светлая живопись» импрессионистов: сплошное солнце и праздник. Публика рано или поздно ее обязательно оценит».

«В Париже и по совету Тео поступил учиться в частную студию Фернана Кормона, бывшую тогда «кузницей кадров» нового поколения художников-экспериментаторов. Там голландец близко сошелся с такими будущими столпами постимпрессионизма, как Анри Тулуз-Лотрек, Эмиль Бернар и Люсьен Писсарро. Ван Гог изучал анатомию, рисовал с гипсов и буквально впитывал все новые идеи, которыми бурлил Париж.

Тео знакомит его с ведущими художественными критиками и своими клиентами-художниками, среди которых были не только добившиеся прочного положения Клод Моне, Альфред Сислей, Камиль Писсарро, Огюст Ренуар и Эдгар Дега, но и «восходящие звезды» Синьяк и Гоген. К моменту приезда в Париж Винсента его брат был руководителем «экспериментального» отделения «Гупиля» на Монмартре».

Всё это так, но Винсент – просто упорный и хорошо образованный в искусстве трудоголик с трудным характером, природной замкнотостью и прикрытым тылом в виде всегда помогающего брата Тео, находящегося « в теме рынка продажи современной живописи» – это тоже всего лишь легенда или обратная сторона поверхностного подхода к Человек Искусства, который инициировал посредственный делец Мейер-Грефе.

То есть я хочу посоветовать всем любителям узнавания трагедии Искусства на земле – не впадать в крайности, не поддаваться любимому занятию определённой части обывательской ничтожности низвергать кумиров, не надо падать из «огня да в полымя», не стоит «развенчивать» с кондачка тех, кто своими произведениями доказал высоту помыслов своих и своей преданностью Искусству оправдал свои недостатки, ошибки, дёргания и метания, кто своей новизной заглядывания в Бездну превозмог любое поверхностное определение, любые попытки оформить в «ах, вон оно что!» все «безмерное в мире мер».

«Тот, кто без греха, пусть первый бросит в неё камень!» – эти слова легендарного Иисуса, вовсе не «легендарны» по сути своей, поскольку в них истина, превосходящая любую «правду фактов и домыслов».

Двести двадцать франков по договору с Тео, ежемесячно, пожизненно – правда, самые качественные расходные материалы, краски, кисти – правда, 14 и более картин (это известно по документам продажи) проданных при жизни, вместо одной – правда, желание Ван Гога признания при жизни, а не только после смерти – тоже правда, как и практическая формула успеха, выраженная в словах Ван Гога : «Ничто не поможет нам продать наши картины лучше, чем их признание хорошим украшением для домов среднего класса» – также является правдой жизни и биографии этого художника. Правда и то, что Ван Гог сам в 1887 году устроил две выставки в кафе «Тамбурин» и ресторане «Ла Форш» в Париже и даже продал с них несколько работ. Не меньшей правдой является и то, что «работы Винсента, художника с шестилетним стажем, можно было увидеть в любое время на «квартирной выставке» Тео, где перебывала вся художественная элита столицы мира искусства — Парижа».

Вот ещё «правдивый факт» : «Еще при жизни Винсент прочитал в газете «Меркюр де Франс», что он великий художник, наследник Рембрандта и Халса. Это написал в своей статье, целиком посвященной творчеству «удивительного голландца», восходящая звезда «новой критики» Анри Орье. Он намеревался создать биографию Ван Гога, но, к сожалению, умер от туберкулеза вскоре после смерти самого художника».

А вот вам, например, художественно оформленный домысел из книги сказочника-искусствоведа Юлиуса Мейера-Грефе :
«Винсент писал картины в слепом, бессознательном упоении. Его темперамент выплескивался на холст. Деревья кричали, облака охотились друг за другом. Солнце зияло ослепительной дырой, ведущей в хаос»

---------------------
Так в чём же ИСТИНА, где похоронена она между правдами разоблачителей и домыслами, неплохо заработавшего на продажах легенды Мейера-Грефе?

Истина, возможно, в том, что талант – от бога даётся – но Бог наделяет им по пути, то есть – вставших на самом краю между признанием жизни и неприятием смерти, идущих по кромке пропасти того состояния сознания или восприятия мира, которое условно заключено в слове Искусство.

В частности, истина Ван Гога превышает все «правды» и художественные домыслы о нём – нашим чутьём на всё то необыкновенное, лучшее, высшее на каждом отрезке вечности, которое реализуется в картинах его и превышает глубиной новизны, расстановкой акцентов и нюансами оригинальности – всё самое хорошее, добротное, что соседствует с талантливым, с гениальным, но уступает ему в дерзновениях и самоотверженности.

NB! Одно талантливое произведение превосходит целые плеяды хороших, внешне сходных с ним, произведений – не буквально целиком и полностью, не во всём и сразу, но в том вполне неприметном, невидимом для рядового глаза, неискушённого в тонкостях сути и предназначения искусства, направлении усилий, которым талант опережает современников и всё временное – в том замахе на вечное, в том найденном откровении что есть вечное, которое проступает в его произведениях, уже неважно, более динамичных в этом курсе на главное или сделавших как бы паузу, привал на пути.

Так вот, Винсент, не просто получал и расходовал деньги Тео, не просто совершал ошибки или добивался творческого успеха, он устанавливал личные отношения с Вечностью – с её категориями, признаками, приметами, проявлениями в мире людей – картины становились проводниками, поводырями, сталкерами – для глаз и чувств всех, кому мир человеческий – лишь остановка на пути развития и познания. В картинах поселилась магия влияния, волшебство заворожённости, то есть перехода сознания от наблюдателя жизни к самой жизни, от личного к всеобщему.

Тот, кто устанавливает отношения с Вечностью – заглядывает в Бездну, и она также заглядывает во вновь прибывшего – зеркало смотрит на тебя, а не ты в него! Выдержать это присутствие бесконечности – значит, изнурять свою плоть, подстёгивать её допингом, с трудом, раз за разом, всё с большим трудом, возвращается из состояния всеобщности в деревянную коробку под названием «чело на век»!

NB! Изнурение, истощение нервов неизбежно. Потеря устойчивости, навыков адаптации к миру грабежа и разбоя, в котором средние или посредственные художники, скульпторы, стихотворцы и т.п создают лишь ТО ЧТО ЕСТЬ – а тебе это уже – во! – до зарезу обрыдло, нет, не люди как таковые, но мир, который они якобы и не якобы живут, а тебе всё больше нет места в этом мире – ты лишний среди них, всезнающих, компетентно рассуждающих, таких правильных, рассудочных и рассудительных, которые нутром чуют твоё излишнее, неуёмное земное небожительство и разными средствами дают тебе понять, что лучше они поверят написанному для них «богу», чем живому и живущему среди них посланнику его, что слишком на многое ты замахнулся, слишком сильно напоминаешь им об их творческой ничтожности и жизненной несостоятельности, поэтому они, даже посмертно признав тебя, определят тебя в разряд одержимых безумцев, бессребреников или поставят клеймо ловкача, ставшего известным и гениальным, благодаря стечению обстоятельств и по прихоти кого-нибудь с выгодой для себя...

Я прохожу путь Ван Гога. И могу подтвердить, что подлинность его таланта – жизни и творчества – не в безупречности фактов «правды», а в неустойчивости поисков истины, приведших его, тем не менее, к открытиям новых граней неведомого, или Бездны многомерности, именуемой в просторечье «Искусством».

Мне повезло познакомится с творчеством Винсента Ван Гога, минуя всемирную легенду его образа и биографии, я шёл от картин к душе его, а не наоборот, и увидел то, что поддержало меня на пути от человека образованного к человеку интеллигентному, от человека всегдашнего массового настоящего к человеку избранного всей кровью души будущего!

Это стихотворение есть «мёртвый сезон осуществления живой жизни» одним из нас, есть память моя о братьях и братстве – поэта кисти и поэта слова – крепкие объятия небожителей на фоне неменяющегося отношения большинства людей к себе и тем, кто прокладывает путь.

Стареют в голосе, ютятся вслух слова :
Любовь. Товарищество. Братство. «Я не брошу!»
Я на руках, я на ладонях – вам, едва
Справляясь с сердцем, возношу, на крыльях, ношу:
Рукоприкладства с кистью к полотну:
Испачкана счастливым цветом даль, ведома
Слепым поводырём, я острый взгляд метну
Во чрево месива, где буйствует истома!

Иду навстречу всем, на встречу с высотой
Души – алеет, как рябина усыпная.
И поздней осени заснеженный простой –
Пересекаю, в голос, с рук о жизни зная...

Передо мною : «Письма к Тео», дрожь с дымком
В веках огарка негасимого, ход стрелок...
О, как рыдающе я с истиной знаком –
Под абажуром разместившихся тарелок
На долгой скатерти семейного стола...

Эй, одинокие, мы одиноки вместе!

Я – с вами! – обнимала вслух, ждала,
Ей шло быть снегом, будто платье шло невесте,
Окрашенная в цвет рассвета – ночь.
Как исподволь, исповедально возникала
Святая тяга – светом цвета превозмочь....

И звёзды океанов в пол накала
Просторно освещали рандеву
Безветренного взора с тем портретом,
В котором Винсент грезит наяву
В пространстве недостаточно согретом:
Биением сердец, рыданьем в грудь
Уткнувшимся – в цвета шинелей – жёны...
Ты, просто, навсегда не позабудь,
Взирающий – гул кисти – облик жжёный :

Увековечены им руки над огнём
Кочующего жара солнца в старой
Привычке гибнуть... Эх, давайте смерть вернём
Летящим оземь лебединой парой! –
Доверюсь, там кровосмешения валёр,
Глубокий грим восторженного взгляда,
О скольких, сказка, скользких ирисов ковёр,
Подсолнухов увядших анфилада...

Стареют пламенем в сухой ночи огни :
Камин. Свеча. Костёр. Пожар. Иль сердце Данко.

Безумный выкрик: «В одиночку – не одни!».

И свет картин, как ветер в крылышках подранка,
Свершает тьму инкогнито, но так зардеет вдруг,
Как умирающий румянец щёк, и жаром
Так полыхнёт по плачущим глазам! – испуг,
Но и громада счастья, что в крови недаром –
Душа поэта... Медлит скоропись мазка,
Витает суть вкрапленья звёзд в холст неба – бойкой
Бездомной стайкой певчих строк ... Молчит тоска...

...И в солнце комната, пустующая койкой.