И минута, с походкой на ощупь,
не раскачивается часовым, не крадётся –
По заснеженным дням, и на площадь
не просачивается Георга Отса –
Голос в маске – я иду по планете,
слегка вымершей на людей чутких к пластинке,
До зубов вооружён : «Что ж, пальнёте
в спину или я размажу, вас, барыг,  по стенке?!» –

Кричу в стены тысяч, заснувших рьяно
в ячейках общества, вскормленных негодяев.
Лупит пальцами по фортепьяно
в синематографе Двадцатый век, негодуя:
На невзрачное счастье тапёра,
довольного своею закулисной работой,
И на то, что уже очень скоро
вера в Бога – будет убогою и горбатой –

Стоять старостью с рукой направленной
во мрак равнодушия, с ладонью пустою.
Спит легенда о боге, напраслиной
переполненная и я в ней вовсю пустую:
Как пустует на чувства кондуктор,
тыкающий, тычущий в грудь: «Не стыдно тебе-то?»;
Как пустует, вывалив продукты,
авоська или пустует гром в недрах Тибета.

И минута жизни, что пропала
в гортани, прочитанная, гулом дней объята,
Смерч напалма даст и смерть Непала
выскажет, и выстудит ударами набата –
Кубатуру плоских душ, армированную
Железными рёбрами метрополий.
Я – стихи, как будто шарниры, вам даю,
или колоски, украденные с поля,

Заходили чтобы ходуном,
зашатались чтобы, карточного домика стены!
Пульс сознания придавлен дном,
еле прощупывается, лишь стенанья, стоны
Напевают на амвонах дети,
ещё не убитые, ещё длят взоры в выси.
Робы, красные кровью, наденьте
новорождённые! ... Заплывший взгляд брезжит, лисий –

У слепых вождей, ведущих смело
слепых пассажиров магазина на диване.
И учительница пишет мелом
на доске: Три сестры погибли и Дядя Ваня...
И вишнёвый сад вырублен дочиста,
застроен многоэтажным матом метаний!
Нам остались – имена, отчества,
да голодная запись : «Осталась одна Таня...»

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2024
Свидетельство о публикации №124122502247