­"...С Мандельштама сыпались вши. ­Пальто он выменял на несколько горстей сахару. Мы собрали для него кто что мог: резиновые тапочки, ещё что-то, он тут же продал всё это и купил сахару... В связи с массовыми поносами и цингой в лагере были спешно сколочены больше фанерные бараки, даже не достроенные до земли.
В начале октября Мандельштам очень страдал от холода: на нем были только парусиновые тапочки, брюки, майка и какая-то шапчонка..."
Из рассказа В Л Меркулова



Всё дело в сахаре!

Нужен,
как жажда Читателя - поэзии,
ни "высокой", ни "низкой", а единственной,
избегающей излагательства стишков!

Нужен, чтобы стишочникам,
подавившимся описательством в череде дураков,
Пришло откровение от Кровения свыше!

Нужна россыпь - сахара,
Как штиблеты на лакированном НЭПом нуворише!

Как стремительно нужна капля океана в Сахаре,
Как улыбка в слезах на почерневшей от пенсии харе;
Как горсточка слёз на холсте придуманного бога церковного;
Как цвета морковного - кровь от взмаха сабельного за невидаль Слова,
Как предсмертные судороги губ в конце секунды часа второго...

Сахару в комьях,
сахара горсть - гостями несите,
стоя в начале нагнетаемой большинством малочисленности хвоста,

Наблюдая, как физиономии неспроста -
На фасадах лиц - потупились, потупели.
Как, будто пупки младенцев в окровавленные купели,
Собирают годы в лоханки судеб, вперемежку с бельём грязным.
Эйзенштейн угождает зверю экраном с "Иваном Грозным".
И славят в складчину - статисты и соглядатаи - заплечных милостей мастера - кремлёвского горца рябого...

Дайте же Осипу сахару, требуется, толика - только не от всякого, любого,
Кто пялится - на слог, с одышкой, притулившейся к снам воронежской тетрадкой,
Кто слышит кровь мою - украденную украдкой -
Из его закупоренных вен, или рук, возложенных как бы на соль, на соло всенародной плахи.

Вы же все - числитесь в людях?
Не так далеки от нас, не настолько же вдребезги плохи!?
Есть ещё среди вас - наши!

Не от мира сего - дети эха шагов по мостовой имени Данте!
Есть же ещё знающие как горела Фанни Каплан в бочке от кремлёвского коменданта!

Протягивайте руки с сахаром - к нему, ещё живому ртом!

Всех отложите, арендаторы поэзии,
Всё нутро своё отложите - скопом и на потом!

Он там меняет, на "Второй речке", на сахар меняет - свои хлёсткие о Джугашвили словечки;
На дополнительный день с ночью в бараке - меняет на завшивленную одежонку...

Перебегайте текст, как китайский монах перебегает по джонкам
Всю ширину реки - летания по воздуху ногами...

Сахар в ямке руки, смерть вплотную, но пока - ни
Трогает, ни забирает, дней у неё в запасе...
Кто ты, читатель сахара моего,
В котором ты, в первом от края совести, классе?

Всю сладость сахарного песка - в рот загружай его щербатый!
Выбьют зубы с носка, прохлаждающим чрево Арбата,
Тем вам, кто прохаживается по поэзии мимо,
Чья добросовестная поступь по счастью - мнима,

К вам, званным за стол Воронежа, Елабуги
через Чердынь на Петербург Англетера,
Обращаюсь с просьбой о сахаре, к вам, аплодирующим
нашей смерти из портера, в грядущее бредущим:
По биографиям и сплетням, по залитым в цвет расстрелов мемуарам,
Просто, протяните ему горсть свою - дар даром, сытому голодом -
Прозябающему - в кусочке, от глыбы жития отколотом;
Обладающему даром -

Слова! Слава народу, любящему поэтов вослед!
Здесь ничего не меняется на фасадах дней, нет

Никого, только выеденного яйца сто′ящие трёпы.
Только к выделенным местам - теоретической крови литераторов тропы.
Только трупы в разгаре лицедейства труппы...
Только трубы, выбрасывающие дым Круппа.

И крупой манна, и в шагах Анна, и крематория с ораторией вонь.
Выйди, современник, из стишков о поэзии, вон!

Извини, от тебя - сахар в ладонь с умиранием,
От меня - кивок благодарности и заранее
Не жди, что за тебя пройдут путь.

Это же не лампочку в потолок неба ввернуть - свечою осветить
Темень с тонущими звёздами и слово неприкаянное, слепое,
С кровоподтёком внутри.

Просто, он умирает всю нашу жизнь, понимаешь, смотри:

На впадины скул, на жаром охваченный разум,
Я каждый час жизни, теперь, ссыпаю, разом
Опоздавший сахар песка,
А вы, добродетельные труженики бездарных текстов, вы бьёте в живот с носка -

Своего будущего бьёте просителя сахара комом,
Живущего в небе, вам на тысячи вёрст не знакомом,

Поэта в веках бьёте, очередного...
Не нова жизнь.

Сквозит обнова -
Вашими молитвами глиняными - в лоб богу,
Вашими намерениями в Ад дорогу
Выстелила судьба - багровые брызжут брызги
В чане, в прах размолотом...

Хорошо жить в мире, умаянном алюминиевым голодом,
В мире, отколотом, как кусок от сахарной глыбы.

Вы меня прислонить к нему могли бы?

Чтобы на том свете, голодающему, со вшами, со швами на сердце, без пальто, седому.
Как взгляд после сорока, я бы привнёс истому - передачу с Белым,
как Борис Бугаев, песком;
Чтобы вместо него бился в истерике, пока спрашивали носком
Сапога - чернь с намазанным на кожу свиней гуталином,
В мире срубленном тополином.

Ливнем размозжила окраину чувств
гроза Владивостока.

Высох смысл желоба трубы водостока,
На которой играли гимн - в штанах облаку.
Я склоняюсь мокрыми глазами к облику,
Возношу на уровень виска его голову, тихо вою,

Небо кончается над головою,
Живою кажется жизнь - поэтов и ваша,
Читающих, скажем, хляби Сиваша
Под обмотками шагов штурмовых рот.

Ну что, взяли Перекоп?
Счастливы отныне?
Ветер, иных нет и в помине.


В три аршина, в господа душу мать,
Гроб - каждому, кто далёк от голода с сахаром на ладони,
Кого волоком втоптали в Родину обезумевшие в галопе кони.
Кто травой зарос на склонах надрывной тяги.
Кого хлестали на парадах стяги ..

И Вера лбом.
И старость на койке.
И вширь Колыма уместилась в наколке,
С истлевающей жертвою лагерей...
И любимые, которых обнять скорей ..

И всё, с чем пожизненно знаком.
Тает - сахарным опоздавшим куском,

Прижатым к губам общим.
Сахаром этим в бога ропщем!
Ляжем и лижем кристаллы устало.

Вечность для многих из нас не настала.

Сижу, раскачивая, прижимаю его седины к груди.
Не задерживайся, представитель толпы,
Клади сахар в мертвые руки
и проходи...


© Copyright: Вадим Шарыгин, 2025
Свидетельство о публикации №125070904827