Наброски к небожительству

1.

Поизносившие тяжёлые платки
Послевоенной, без вести пропавшей,
В цвет похоронок – скорби, вопреки
Застольной стопке, порохом пропахшей,
Мои глаза – на руки жён, сестёр и матерей
Устремлены, до слёз припрятанные дымом.
Лишь об одном прошу: - Шестидесятые, скорей,
Век подхватите, душу мальчика – Вадимом
Пусть нарекут, добавьте луч к лучам
Уже проснувшегося дня в Подколокольном!
С волос съезжая, льном ли льнут к плечам,
К печам, к летящим с плачем журавлям над Кёльном,
Руками сдёрнуты с души, волочатся платки
Заголосившей скорби, со звездою к обелиску
Вплотную тень... И третий тост молчит, и высоки
Шаги, осокою располосованные низко.

2.

Мой Дом Рождения, в двух папиросах от неё,
От выцветшего цвета глаз Цветаевой, от скарба скорби.
Растасканное по Сен-Женевьев... суде'б жнивьё
И Двадцать первый век-старик стоит и спину горбит,

Прижавшись к стенке, больше некому и не в ком жить –
Эпоха кончилась.  Как прежде, «Аннушка», ход набирая споро,
Грохочет вдаль... Сапожником, до блеска, – «вечный жид» –
Начистит ночь, улыбкой осеняя осень спора.

Как заплутали тени в пыльной плотности гардин!
На волнах крепа раскачалось солнце заново живущих.
И в наваждении в глаза вбегающих картин –
Одна Сикстинская – сквозь Сан-Суси, сквозь облик всемогущий –

Приправленного смертью Бога, иже с ним, – летит,
Уносит мальчика, шагнувшего в неё, в Семьдесят третьем –
В великолепный мир, в воздухоносный холод плит
Моста, раскинувшегося между доступным днём и этим

Вечнозелёным сном...
                И, вдруг, встал табурет в сенях:
Над головою крюк, вокруг – круг почитательниц – дурищи
Всех поколений, на коленях... Свозят на санях
Цветы к Цветаевой... Освистывает ветер пряди, свищет...

Ввысь пролегла черта – её уже не перейти...
В пыль полегли мы все. Стал Дом Рождения чудес бездомным!
 Цветы разбросаны по луговинам, вдоль пути.
И выплавляют чугунину чувств раззявленные домны.


3.

Кому-то нужно было это –
Поэта изваять : из мальчика, бегущего под визг трамвайных тормозов...
Успевший, перехваченный отцом в раскатах лета...
Всё начинается – с весны, с молчанья глаз, с самих азов?

С витанья в облаках – взгляд в окна, окна, окна,
Морей прибой, теней волокна,
Игра, в который, в тысячный уж раз...
Как слушали, взахлёб не напоказ,
Сверяющийся с тайной, с чарой, с негой,
В беседке голос тихий: «Жил да был...».
Сквозь сумерки, подсвеченные Вегой,
С ресниц распахнутых – безмолвья пыл.

Ведомый за руку, вдыхающий состава
Стык в стык покой – пошёл, пошёл, пошёл
В седую даль судьбы, уж полночь перестала
Шум влажных рощ и мёд уснувших пчёл

Навеивать, объяла тьма без края,
Чернеют ели, еле-еле, сбавив ход,
«Москва-Вюнсдорф», безвременье вбирая,
Замедлит эхо, превращаясь в пароход:

Спит мальчик. Миг. Кромешный. Длится. С папиросой,
с зажжённой спичкой, освещая тень строки,
Швыряет скомканные наскоро вопросы
Встречь чёрному течению реки;
Знакомит мальчика, сквозь вечность, с ночью этой,
В которой в Чердынь и в Елабугу везут
Единокровных в русской гибели поэтов,
Сжигая в топках – жизни и мазут.

Кому-то нужно было : оттепель, отрада
И напоённый тишиной разбег аллей,
И гроздь созвездий, наподобе винограда
Над глубиной мерцающих углей,

Что б только мальчик, погружаясь в бездну сути,
Застыл, когда-нибудь, глядел, глядел, глядел –
Как заведённая Суок спасает Тутти
Посреди душ жирующих и злачных тел!

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2023
Свидетельство о публикации №123060600440