­1.

Мне по плечу и в радость, и со скрипом –
Потусторонняя махина Языка :
Смычком взрезать, выскуливать из скрипок
Собачий вальс и, бряцнув пальцами слегка

По крышке, стук промолвить колченогий,
С которым входит, воротившийся домой,
С глазами вдаль, –  сын матери – для многих
Невыносимый сносен ужас дармовой.

Но мне, кому Язык доверен ныне,
Вниз грохотать об стены эхом костылей;
Успеть узреть прощальный взгляд на мине...
В цветы укутывать, пусть будут чуть теплей –

Черты убитые, родней родного, –
Язык молчания воротит языком :
Свеже представлена души обнова,
С которой, шапку сняв, Бог шапо(ш)но знаком.

2.

Здесь нет : личных дней, лишних коек, ладоней у сердца,
Лишь служба такая : унять, улюлюкать, упечь –
Туда, где Макар не пасёт, где в раскачку усесться
И стряхивать пепел с неряшливо скроенных плеч.

Здесь : хором и хохотом, за полночь, залпами дыма –
Культурно дичают, вздымаясь, как сны вкруг костров,
Попытки смолчать – несказанному внять, изгладима
Жизнь сыгранных чувств, – растопырив подобья крестов, –

Стоят огородные чучела, злые по долгу:
Отжили в тряпье, отслужили и, оторопев,
Отъявленный день согревает дыханьем подолгу –
Оглохший от ополоумевших глоток напев.

Вповалку ветра – вдоль ростральной колонны – углами
Граничит с бессмертьем, ну, смерьте же взглядом почёт,
С которым хоронят её – в снег упасть помогла мне –
Прицельную дальность мечты – кровь навылет течёт!

3.

Уже взошёл в раскаты, предваряя ярость встречи,
Соприкоснувшийся с безумством срочных строк,
Кусок, дымящийся нагорной проповедью, речи –
Виниловый, винтажной вычурностью строг.

Встречайте жар его соседства ледяного!
Он, уголками улыбающихся губ,
Так по-отечески ладонью гладит, с клёва
Возводит смерть в квадрат, а жизнь возводит в куб.

Творит ребячество и нервную истому,
Промозглой кровью душевых кабин бодрит
Тела натруженные дружно, по-простому,
Как окровавленный корридами Мадрид,

Глаголет : яблоки глазные, дрожь азарта
Из наспех выпученной оргии страстей;
Им волосатая, с наколкой, бьётся карта
Тузом, пикируя в раскрытый страх гостей!

Уже взобрался он по дням стены отвесной цели,
Предел узрев рукоплесканий и наград;
В него, – как в Далласе,  – кровь из затылка, на прицеле:
Любимых сны и грозди звёзд, и винный град...

4.
 

Ослобони!

Сбавь прыть и ход свой пучеглазый,
Ты, без костей который,
я прошу – останови! –

Тяжёлой конницы доспехов звон, не лазай –
по высыхающей так медленно крови!

Смотри, читатели твои – под грудой фраз!
Они, как дети над кадилом в гуще ряс,
Под пеплом дня последнего Помпеи,

В последний раз старушки напрягли
Извилины – постичь пот портупеи
И померанцевого гомона угли!

Но, вижу, не унять тебя – твой скрежет шестерёнок
На заточённых в Спасскую часах.
Я – ломом в механизм вломился, встрял, спросонок,
В рябого чёрта исподлобье при усах!
Но сколько времени смогу сдержать вручную
Махину циферблата палачей?
Он мажет чернью бабочку ночную,
Он вопрошает бровью: Кто ты? Чей?

Но лишь взахлёб иду, по стогне, по брусчатке,
По робкой памяти от звона колоколен...
Мне никогда не рассказать как небом болен,
Ещё не начатый, ещё в зачатке
Далёкий отклик предрассветной дрёмы лета:
С бессонницы тугою тетивой,
Когда звонка об дверь ногой, полуживой
Свидетель – медленных минут из арбалета –
Ждёт, слыша, как сегодня миновали...

Но утро, чистое, как сон на сеновале,
С телегой, с мётлами и шелестом «Известий».
С улыбкой дворника, изваянной из лести,
И шаг за шагом, метр за метром,
И едва ли

Я речи, окаймлённой ртом, поток
Остановлю, как низкий потолок
Казённых взглядов...

Свалены ресницы – курган из них, как пить дать, строить можно!
Мы проморгали жизнь? – вопросом, осторожно
Нащупываю, мелом детских рук,
На стенах лестниц – надпись счастья...
С треском, лук
Старьёвщик за прилавком табакерки,
Жуёт, жуёт, жуёт... Судачат клерки
Об том, об сём... Спектакль...Городничий...
И снова тишина... И почерк птичий
На пыльном на бульваре на Страстном...
Голодный день качает метроном.

Пальто с каракулем. Каракули. И голосом худая,
Тростиночка Берггольц, читает... Стая
Руками съеденных взлетает голубей...

Я доскажу – тебе, читатель,
хоть убей, как по Москве исчез троллейбус –
насмерть нету!

Мне подменили : жизнь, страну, читателей, планету!
И только мечется, как потерпевшая в ночи,
Насквозь седая речь:

Молчи... Кричи...Молчи...

Пытаясь судорожно сумерки сберечь
От жерла массовых людей, от их потока
Дешёвых слов... Затопим Волгой печь,
Чтоб не пекла макушку лета так жестоко!

Освободи!
Прошу тебя, Язык,
от почести тебе служить.

Не слушай, что я говорю, прости,
я выполню свою долг:

Я выбью толк из закромов стишков поганых!
Я стану скатертью для всплесков кружек пьяных,
Я разучусь для целей «ихних» жить!

Вот, «склянки» вызволили к жизни час времён
На крейсерах, где мичман Панафидин
К Окини-сан, с виолончелью, обрамлён
Далёкой памятью о счастье... В море выйдем,
Давай, проветрим головы слегка:

На протяжённой пропасти Цусимы, что ли!

– А вы, какого будете полка?
– Я с кораблей, где реет стяг Андреевский,
и терпят дым раскочегаренной юдоли.

Жду ветра в поле...Все мои давно – троллейбусы – по дну
Иду,  по Языку, как по костям, вразвалку, опрометью или
Башкой пропитою – в зловонную таверну дверь бодну,
На языке валяя суть, валяясь языком в дорожной пыли...

Но никогда, вы слышите меня,
в веках читатели, сожители на миг сих строк,
Которых кубарем с горы, и поминай как звали,
Я не найду для выколотых глаз огня,
И дней просрочен срок, и ваших счастья слёз, едва ли

Дождусь, но всё же, шевелите Языком,
Не доверяйте полноценно, но, как пьяный,
К вам голос ластится, он чуточку знаком,
Похож на чёрный с крышкой ящик фортепьяно!


© Copyright: Вадим Шарыгин, 2025
Свидетельство о публикации №125072503974